— Ты за все заплатишь, предатель. Радуйся последним часам… если сможешь.
И внутри что-то обрывается.
Медленно, еще не желая верить, принц оборачивается.
…на секунду кажется, что смотрит в зеркало: расширенные, полные ужаса глаза Дайро — отражением его собственного взгляда.
На груди Аргора — всего один порез. Длинный, неглубокий — кинжал лишь оцарапал кожу. Второй — на левой, бессильно опущенной, руке: медленно набухает кровью разорванный рукав.
Керниэн с трудом стряхивает с себя оцепенение. Он все еще не верит.
Не хочет верить.
Медленно поднимает глаза — выше, еще выше, на лицо, даже сейчас каменно, неестественно спокойное…
И надежда умирает.
Здоровая ладонь Аргора прижата к горлу — напряженные, впившиеся в кожу пальцы: неосознанная попытка разорвать невидимую удавку.
Белые, плотно стиснутые губы. Кривая усмешка кажется больным оскалом.
Он не сразу решается посмотреть нуменорцу в глаза.
А когда решается…
…Понимает все.
Аргор с трудом улыбается. Тяжело опускает ресницы, борясь с подступающей темнотой.
— Прости, принц… Иначе этот удар был бы твой.
Грудь, кажется, стягивает стальным обручем. Не сразу удается справиться с голосом:
— Лекаря, скорее!
— Бесполезно… — через силу выдыхает Аргор. — Яд… с чарами… Не могу справиться.
И угасающим шепотом, прежде чем без сил осесть на пол:
— Пусть не прикасаются к кинжалу…
…Спешат гонцы. Все ближе Черный Замок. Все меньше надежды в отчаянных глазах застывшего у постели хэттана Дайро…
Принц Керниен передал лишь одну фразу: «Спаси его, если сможешь».
Мечется, стискивая зубы, на походной постели хэттан. Боль должна быть невыносимой; он не кричит. Ядовитый огонь чуждой Силы выжигает тело изнутри, но ни единого стона не срывается с посиневших губ. Лишь шепот — короткий, бессвязный, едва слышный… Не сон, не бред — зыбкое мучительное полузабытье, упрямая борьба со сжавшей горло смертью.
Склоняющийся к лицу нуменорца Керниэн хмурится. Мрачнеет — хотя, казалось бы, куда больше? Повелительно взмахивает рукой, приказывая толпящимся у постели лекарям выйти из шатра.
— Государь!.. — лишь один решается протестовать — настолько страшно сейчас лицо принца.
Голос Керниэна звучит глухо, надтреснуто.
— Вы можете ему помочь?
— Мой принц, противоядия не существует… Это не отрава — колдовство. Но можно помочь… Облегчить уход… Мы делаем, что можем!
Керниэн молчит.
— Оставьте нас, — тяжело бросает он. — Если в силах помочь — делайте. Но сейчас уйдите. Все.
И минуту спустя, коротко, в спину одному из выходящих:
— Дайро… останься.
Мальчишка рывком разворачивается; в глазах уже нет слез — только глухая, мертвая безнадежность. Почти падает на колени возле постели. Утыкается лбом в горячее обнаженное плечо нуменорца.
Больно. Несправедливость неожиданной — ему предназначенной — смерти, кажется, наживую режет душу. Керниэн отводит глаза: нет сил смотреть на безмолвное горе Даэрона — отражение его собственной тоски. Протягивает руку к плечу мальчишки. Он хочет, невыносимо хочет что-то сказать, разорвать это страшное молчание…
…забывает, что хотел, не успев открыть рот. Тяжелое, прерывистое, словно каждый вдох приходится вырывать с боем, дыхание Аргора вдруг прерывается сдавленным стоном. Короткий судорожный выдох… Прокатывающаяся по телу дрожь…
И тишина.
Туман. Серая гнилая хмарь.
Нет расстояния. Нет направлений.
И его самого, кажется, тоже нет.
Это — смерть?
«Но ведь ты хотел смерти», — вдруг вспыхивает в сознании. — «Освобождения, покоя? Вот оно — твое освобождение.»
Он понимает: да, хотел.
…Но — не так и не теперь! Он не может уйти сейчас. Еще не выплачен долг, еще не искуплена вина… Война — еще не окончена. Устоит ли Ханатта против легионов Нуменора без него?
«Что с того?» — упрямо возражает мысленный голос. — «Ты — смертен. А смертные не вольны выбирать свой час.»
Тягостное, острое несогласие вспыхивает в сознании. Нельзя уходить. Не сейчас.
«Ты не можешь остаться…» — усмехается в сознании бесплотный голос.
…На миг ему кажется — всколыхнулся вокруг затхлый запах болота.
«Не можешь, не можешь…» — глумливо затухает в сырой мгле беззвучный шепот.
Не может?..
Привычная тяжесть вороненого кольца на руке. Холодного, всегда холодного, даже в жаркий южный полдень. Он тянется к нему — почти не осознавая, что делает, упрямой памятью давней ненависти и давнего отчаяния.