…кому уже не страшен был ни гнев Чёрного Всадника, ни осуждение человеческое…
Отступить — или умереть.
Нанести удар — повинуясь долгу, вопреки мольбам истекающей кровью души…
Нанести удар — или…
Денна у Андуина остановился. Врос в землю, с каждым шагом увеличивая разрыв между собой и медленно, неохотно пятящимся войском Ханатты, превращая себя в невидимый заслон между живыми и накатывающей смертоносной волной не-жизни. Рухнула с неба крылатая тень — Еретик спешил на помощь, не дожидаясь, пока скованный боем Король отдаст приказ. А он всё ещё медлил, всё ещё не мог совершить непоправимого.
«Что же ты делаешь, дитя, неужели он, предавший когда-то всех, и тебя тоже — неужели он стоит твоей жертвы?! Остановись, неужели ты не видишь — я не могу нанести тебе удара?!.»
Он знал — видел, узнавал безошибочно в ненавидящих родниковых глазах — знал, что выберет она.
Не знал лишь, сможет ли, посмеет ли выбрать — сам? Долг и совесть, честь и предательство… Перемешались, сплелись в один кровоточащий, обжигающий мертвящим холодом комок: не расплести, не разорвать…
Сможет ли — выбрать?..
Имеет ли право — выбирать?
Он выбирал…
…и не мог решиться сделать тот, единственный, шаг, которого требовала не совесть — но долг.
Он — выбирал. А у реки волна не-мёртвых споткнулась, заколебалась неуверенно; дёрнулась, провернулась в виске раскалённая игла, чужой болью прокатываясь по телу. Коснулась сознания яростная, тревожная мысль: «Да что ты, брат?.. Где ты?..»
А он не мог, не смел нанести смертельного удара, и холодной тяжестью наливались привыкшие отнимать жизнь руки, и росло, поднималось тяжёлой штормовой волной, гневное недоумение в родниковых глазах…
Он всё ещё выбирал. Всё ещё надеялся — на что-то.
…Он — выбрал.
Выбрал, когда то, чего не могло не случится, наконец произошло. Когда опыт и сила превозмогли — ненависть и юную страсть.
…Когда тонкий клинок запоздал на миг, на четверть вздоха, не успел стать преградой на пути тяжело свистящей стальной смерти.
И она отшатнулась, и взмахнула мечом, уже не успевая защититься, и поняла это, и успела ощутить холод последней границы…
…Взглянуть ему в глаза — успела.
И чёрный клинок, почти выламывая запястье, вывернулся под невозможным углом, минуя — на половину волоса — беззащитно раскрытую грудь. Врубаясь, подобно боевому цепу, во вскинутый последним усилием щит.
Плашмя. Но и этого хватило, чтобы разлетелся вдребезги и щит, и держащая его рука, а сама воительница рухнула на колени, почти теряя сознание от боли, прижимая…
…сломанную руку к груди. Ознобная дрожь — напряжение и боль, замешанные на ненависти, и в чёрных…
серых, родниковой чистоты глазах — страх, упрямство и гордость, что единственная ещё даёт силы держаться. Даже стоящая на коленях, почти утратившая разум от боли, она осталась непобеждённой.
И нужно было поднять меч… Поднять и сделать одно, всего одно, последнее движение… Нужно… Необходимо.
…Нельзя.
Прости, Эовин, дочь Эомунда, гордый отважный ребёнок. Мы вновь — враги, и вновь твоя жизнь беззащитной птицей дрожит в моей руке. Я знаю, ты не помнишь, не можешь помнить…
…Но помню — я.
Я не нанесу смертельного удара. Не смогу.
И одного раза было слишком много.
В двух шагах за спиной воительницы умирал придавленный конём король Теоден. Клятвопреступник, убийца, безвольная кукла в чужих руках; смысл жизни одинокой девочки, у которой он однажды уже отнял всё.
«Прости, Дайо. Я нарушаю свою клятву. Не могу иначе. Ты был прав — не всегда миру нужна справедливость… Поймёшь ли ты? Простишь ли? Маг, ты злишься? Прости. Я беру удар на себя: пусть Теоден умрёт с миром. Не бойся, мне хватит сил справиться с этой паутиной…»
Он медленно опустил меч. Потянулся, содрогнувшись от омерзения, к тусклой нити медленно угасающих чар, принимая в ладони чужую недобрую силу, позволяя жадным нитям скользнуть под кожу, глубоко впиваясь в сознание… Ощущая, как вскипает, пламенем прокатывается по жилам кровь, выплёскивается незримой волной наружу, по запоздало рванувшейся прочь паутине чар, превращая её в невесомую бессильную пыль…
Вздохнул судорожно, прерывисто, чувствуя, как подламываются от боли и навалившейся вдруг слабости ноги. И — на миг, на пронизанную солнцем вечность — поймал безнадёжный родниковый взгляд, увидел — непонимание и гнев в расширенных от боли зрачках…
…задохнулся, оглушённый, словно ударом под дых, чужой болью и безысходной смертной тоской.
…успел заметить в серых глазах — узнавание пополам с изумлением…