…ласковая птица с мягкими крыльями…
Нельзя уходить. Нельзя. Не сейчас…
Помоги же!..
Он почти не чувствует тела. Полно, есть ли оно у него еще?! Он цепляется за привычное ощущение — шершавая прохлада стальной змеи, скользящий под пальцем черный камень, сила, свернувшаяся в непроглядной глубине…
…Он восстанавливает — себя. Словно художник, словно скульптор: вспоминая, лепя заново то, чего уже не должно было существовать.
Нельзя уходить.
Ему кажется, он почти видит… Не глазами — всем телом ощущает, как от потускневшего шерла начинает струиться — сперва слабый, все более разгорающийся рдеющий свет. Обжигает. Словно уголья в ладони… Течет по руке — вверх, к сердцу, отгоняя липкое оцепенение.
«Ты не сможешь исцелить эту рану»… — а ядовитый шепот все звучит, льется в уши. В бесплотном голосе теперь — не торжество. Ненависть.
Откуда, почему? Здесь, где нет никого, кроме него самого?.. Где его самого — нет?..
…Тепло поднимается до локтя. Останавливается. Неохотно, бессильно начинает стекать обратно, в пальцы.
Медленно гаснет умирающий уголек в стиснутом кулаке.
Он понимает все разом. Тока крови нет. И жизни — в уже мертвом теле — нет тоже. Опоздал.
«Ты уже мертв, нуменорец…» — ненавидяще шипит в сознании бесплотный голос. Злорадный, склизко-холодный…
…чужой.
Враг? Здесь, за гранью жизни? Здесь, где кончаются все дороги? Значит, он все еще кому-то опасен?
Онемевшие — несуществующие? — губы медленно, с трудом складываются в злую усмешку. Он знает точно одно: невидимый враг совершил ошибку. Злорадство — слабость. Он все еще может нарушить чьи-то планы.
…тепло кольца на руке медленно тает, угасает бессильно. Неважно. Он больше не пытается исцелить себя. Знает: это невозможно. Мертвому телу не поможет жар костра.
Но ему и не нужно.
Не сейчас…
Он не должен, не имеет права умирать — сегодня. Переговоры, знает он — ловушка. Керниэн погибнет… Ханатта погибнет. «Айори, где ты? У каждого — свой час… Этот — не мой. Еще рано. Еще нельзя уходить… Прости, Солнечная Дева.»
— Не… сей… час.
…Испуганно молчит потревоженная стылая хмарь.
Он не слышит своего голоса. Не знает, говорит ли что-то, или это лишь предсмертный бред.
Знает одно: он не сдастся.
Медленно остывает кольцо. Пусть. Сейчас ему нужен не огонь.
«Ледяное сердце… Никуда от себя не убежать. Неужели и это — часть искупления? Предать себя, убить свою душу — чтобы не предать других? Полно, есть ли она у меня еще — душа…»
А вокруг встают исчезающие в вышине стены Черного Замка, и смотрит — в глаза, в самую суть души — светлый понимающий взгляд: «Поговорим об этом, когда вернешься…»
Понимает неожиданной вспышкой глухой тоски: нет, уже не поговорят.
«А ведь и это ляжет на тебя…»
Кольцо подчиняется не сразу. Сопротивляется, словно тоже страшится того, что должно случится дальше. На миг кажется — не хватит сил.
…Сил или — воли?
Страха нет: глухая, мерзлая тоска. Не о чем жалеть.
Не о ком.
Медленно разгорается ледяной костер в ладони.
…Боль ударяет с опозданием, словно не сразу осознав дерзость смертного. Аргор мысленно стискивает зубы, глуша стон. Усмехается зло, упрямо: боль — тоже инструмент. Кольцо кажется окровавленным куском льда, намерзшим на пальце. Он не чувствует больше рук. Не чувствует собственного тела. Не знает, есть ли оно у него еще, или погребальный костер уже развеял его прах по ветру.
Знает лишь одно: сейчас, на исчезающе краткий миг, это не имеет значения.
Он заставляет себя улыбнуться. Медленно сжимает несуществующие пальцы в кулак.
И усилием воли направляет невыносимо холодный поток в заполненные неподвижной, загустевшей кровью жилы.
Не оживить.
Только — не позволить уйти.
«Осудишь ли меня, Айори?..»
…Он медленно открывает глаза.
Не сразу понимает, где находится. Темнота…
…рассеивается медленно, сквозь неплотно прилегающий полог — серый предутренний полусвет. Чадящий масляной фонарь на полу.
Неясная тень — рядом, на коленях.
Боль…
…не важна.
Он глубоко вздыхает. Загоняет на задворки сознания жутковатое ощущение струящегося по жилам жидкого льда. Он выдержит.
Чей-то вскрик. Близко, совсем рядом. В первый миг понимает лишь одно: голос знаком. Чего больше — ужаса или радости? Не разобрать…
Он с трудом приподнимает руку.
— Дайро… — голос хрипит, срывается. Он сам с трудом слышит себя. Непослушные губы сводит судорогой, словно телу нужно время, чтобы вновь вспомнить, как говорить.