«Призрак с мраком под короной», — скажут победители. А она — единственная, кто знал правду — промолчит.
Потому что правда — страшнее.
Промолчит, и будет молчать вновь и вновь, будет через силу улыбаться в ответ на бесчисленные здравницы. Будет повторять про себя несправедливую, отравную ложь — раз за разом, словно заговор, словно вису, пока не превратятся, утратив смысл, в бессмысленный набор звуков сами слова, пока попранная истина не запечётся кровавым пеплом на губах.
Будет повторять.
…Но забыть не сможет всё равно.
Ни взгляда этого — стылого, гордого и горького, словно пепелище над старой могилой.
Ни смертельного взблеска своего клинка, не дрогнувшего, не промахнувшегося… не остановленного.
Ни крови — алой, горячей, человеческой крови, брызнувшей на её руку из пробитого горла.
И собственное прозвище будет казаться отравленным вином.
Она будет молчать. Всегда, до последних своей дней — молчать, и страшную свою, горькую, позорную тайну унесёт с собой: потому что слишком страшно, слишком больно будет произнести хоть слово. Словно — расписаться под приговором, который никогда уже не удастся отметить. Она будет молчать. И вина за принятую в дар, бескорыстную любовь — любовь, которой она не заслуживала — будет жечь, как не успевший прогореть пепел.
«— Это потому, что я похож на него?» — спросит однажды Фарамир, нарушив — лишь раз — негласный уговор.
«— Да», — просто ответит она. Ответит, не успев задуматься, не успев понять, о чём — о ком — был вопрос.
Фарамир промолчит. Промолчит, раз и навсегда, на стене притихшего опустевшего города, простив своему Белому Цветку всё — и впредь.
…а у сына будут его глаза — его, не Фарамира: глаза Денетора, которого она никогда не видела, глаза потомка давно ушедшего на дно морское Нуменора.
…глаза того, чьё имя она так никогда и не узнает.
Лишь раз она придёт туда — на место, где умерли два короля, где совершили подлость двое, равно мечтавшие о славе и одинаково опоздавшие защитить того, кого любили.
Лишь одно слово сорвётся с плотно сжатых губ.
Всего одно. На большее нет права.
Лишь на миг позволит себе она опустить взгляд, скрывая от сочувственных, понимающих — ничего, ничего не понимающих! — лиц… нет, не слёзы.
А потом она отвернётся, и пойдёт к городу, что отныне должен будет стать ей домом и темницей, и спина её будет пряма, а лицо — спокойно.
Но никогда больше рука её не возьмёт боевой меч, и ни разу больше кольчуга не обнимет хрупких плеч.
«Прости, враг мой. Прости за то, что слишком поздно поняла. Прости, что кровь легла между нами, что оба мы виноваты, и ни у одного у нас не было права отступить.
Прости за то, что ты, слуга Врага, исчадие мрака, нашёл в себе силы не запятнать своей чести. Ты — не я.
…За то, что отныне — и до конца времен — слишком поздно.»
Её будут звать белой девой Рохана…
Война кольца. Прощание
— …Вы знаете, что должны делать.
Восемь темных теней в полумраке зала. Огненная гора выбрасывает столько пепла, что хватило бы окутать половину материка. У него уже много дней не хватает ни сил, ни времени рассеивать плотное душное облако. Людям, да и оркам тоже, непросто дышать этой смесью. Шейные платки давно перестали быть данью традиции. Назгулам должно хватать магии… Но не всем хватает нервов. Видеть Сайту с открытым лицом непривычно.
…И тяжело. Сейчас он предпочел бы, чтобы они были теми бесплотными безвольными тенями, какими представляют их Верные.
Призраками, которые не умеют смотреть — так: не в глаза, в самую душу, словно раскаленной иглой под сердце. Не умеют молчать — так. Возражая и умоляя, без слов, без единого жеста — и нечем становится дышать, и скрипящий на языке пепел превращается в густую смолу с мириадами стеклянных осколков.
С призраками было бы легче.
Им можно просто приказать. Им не нужно ничего объяснять. С ними не нужно прощаться.
…От них не надо прятать глаза.
В какой-то момент ему кажется, что это уже было. Он не сразу вспоминает, почему.
А когда вспоминает, вздрагивает, на миг давясь горьким, наполненным пеплом воздухом. Что-то внутри сжимается, смерзается в острый окровавленный комок. И падает — вниз, вниз, отнимая силы, лишая воли…
Потому что это действительно уже было. Трижды.
И лишь в последний раз на черном троне сидел он сам.
В груди вдруг рождается звук: болезненный, злой, клокочущий. Не смех — вой смертельно раненого волка.
Он помнит, чем закончился второй раз.
Шутишь, судьба? Или даешь еще один шанс? Неважно. Второй раз вновь будет последним.