Невыносимым сиянием ударяет по глазам свет, и он понимает: суд окончен.
Он открывает глаза. На лицах Валар нет спокойствия, нет и согласия: в глазах поднявшихся со своих мест Владык — осуждение, непонимание, растерянность. И пять сияющих тронов — пусты.
…Они стоят рядом с ним: братья-Феантури, тёмно-лиловая тень и серебристый росчерк тумана. Стоят, в жесте защиты опустив ладони на плечи осужденного. Вайрэ застыла, приникнув к мужу; в бездонных глазах Ткачихи — печаль и понимание. Замерла, спрятав лицо в ладонях, тонкая невысокая фигурка в сером плаще, хрупкие плечи едва заметно содрогаются в беззвучном плаче.
…Эстэ он не видит, но знает, что и она рядом: лёгкие прохладные руки гладят спутанные волосы, и боль, грызущая измученное тело, немного стихает, отступает, скаля в бессильной злобе зубы.
Они стоят рядом с ним. Пятеро — против девятерых. И ему не нужно объяснять, каков будет приговор более не единого Круга Маханаксар.
Медленно, через силу он усмехается — сведёнными, солёными от крови губами. И медленно, чувствуя, как поддерживают с двух сторон руки целителей душ, поднимается на ноги.
Он знает, каков будет приговор.
Он…
…он ошибается.
…Тонкая игла Таникветиль. Белое слепое сияние. И, на идеально-ровной стене, видный из каждого уголка Валимара — чёрный росчерк распятья.
Саурон, враг Мира, Тёмный Властелин…
…последний щит между замершей в страхе живой землёй и голодным ненасытным Ничто.
Он знает, что проиграл.
Знает, что не выдержит долго.
Знает, что будет удерживать Пустоту — до тех пор, пока останется хоть капля сознания, пока будет жить хоть крупица души… До тех пор, пока ещё сохраняется хоть что-то, что будет возможно воплотить в содрогающемся от боли, несущем всю тяжесть полученных в Средиземье ран теле.
До тех пор — и ещё немного. Потом, когда обугленный обломок души превратится лишь в искру умирающего пламени, ещё помнящую о любви, о долге, о ненависти… но уже не способную всего этого испытать.
Ядовитая, лишающая воли боль вгрызается в кости. Он молчит. Алмазная пыль скрипит на зубах, забивает лёгкие, режет воспалённые, слезящиеся от яркости глаза, запекается блестящей коркой на незаживающих ранах. Впивающиеся в запястья оковы уже прорезали плоть почти до кости, и срывающиеся с пальцев алые капли кажутся в яростном сиянии почти чёрными. Он молчит, хотя выматывающая, ни на миг не утихающая мука уже почти погасила сознание. На изорванных в лохмотья губах нет живого места: держать, держать, держать… Ещё немного, ещё… Ведь должны же, должны они понять, что происходит, должны осознать, каков единственный путь к спасению?!.
Он молчит. Это не казнь — наказание. От него ждут лишь слов покаяния, лишь мольбы о пощаде, чтобы отменить жестокий приговор и подарить — во всепрощающей милости своей! — избавление от мук, вечный безмятежный сон в прекрасных садах Лориэна. Не кара — спасение, для того, кто не мыслит своей жизни без горького аромата степей Средиземья, без бушующих вьюг и ликующих летних гроз…
Он молчит. Одно лишь слово мольбы — и сознание, погружённое в сон, перестанет быть преградой для ненасытной Пустоты.
Сон в садах Лориэна — обычная кара для Маяар-отступников…
…для нераскаявшегося мятежника — будет ли другая? Хватит ли сил — выдержать, дождаться гнева Владык, дождаться приговора, который единственный может спасти — не его, но мир?
Он чувствует, как прикасается к разуму чужая мысль, и в бездумном отчаянии поднимает стену аванирэ. Разве он не пытался — объяснить? Разве умолчал он хоть о чём-то, скрыл хоть часть помыслов от всепроникающего взгляда Владыки Судеб? О чём говорить ещё? Жалость — не нужна. Просьбы одуматься — смешны. Сочувствие — бессмысленно.
Ему нужно лишь одно. Один-единственный приговор, последняя надежда и последняя горькая радость.
…Он обманывает себя. Знает — этого не будет. Помнит — молчал Манвэ, и не гневом — подозрением сверкали прекрасные и бездушные глаза Варды… Они — не поверили.
А он — забыл о самолюбии, о гордости, и стоял на коленях — сам, сам, никто не принуждал! — и умолял — умолял лишь об одном: «смотрите, смотрите сами, смотрите же!» Раскрыл душу, наизнанку, на всеобщее обозрение, под холодный равнодушный нож чужих брезгливых взглядов. «Смотрите, я больше ничего не скрываю, смотрите же…»
Но был ответ: «ни в чём не может быть веры исчадию Тьмы». Был ответ: «Даже сейчас упорствует раб Моргота в своей лжи, и слова его — суть попытка вынудить нас открыть Двери Ночи, дабы освободить хозяина его…»
И плакала Ниэнна, но остались глухи Владыки Мира и к слезам своей сестры, и к словам братьев-Феантури, от которых ничто не укроется в душах смертных и бессмертных. А он — ему осталась только боль, и отчаяние, и мучительное понимание: уже скоро. Уже совсем скоро… Ослабеет измученная воля, померкнет разум, и гаснущая искра его души станет первой пищей Пустоте — пищей, которая лишь подстегнёт Её голод. И не станет ни ослепительного Валимара, ни пронзающей небесный свод белой иглы Таникветиль, и тысячи душ сойдут в Чертоги Мандоса, корчась от боли и ужаса. А потом и сами Чертоги превратятся в прах, вместе со своим владыкой, бессильным защитить доверенные ему судьбы. А затем ненасытная тварь, которой всё равно, что пожирать — живые тела, мёртвые камни, бушующие морские волны — двинется дальше, к берегам Средиземья…