И — хватит ли Восьмерым сил, чтобы не убить, нет — хотя бы сдержать воплощённую пустоту? Лишь Истинному пламени дано уничтожить Её… Кто сможет противостоять Ей, если даже он, Сотворивший, вместе с Ллах’айни сумел лишь изгнать Её, и то — воплощённую, лишённую большей части своей чудовищной мощи?.. Даже Тано…
…Где взять силы — ему, Таиэрну Ортхэннэру, Тёмным Крыльям Пламени, если и этого пламени осталась — жалкая искра, гаснущая в мёртвом холодном пепле?.. Что ему делать? Как спасти то, что он не может, не имеет право отдать на расправу ненасытной Пустоте?
Что делать, Тано?!.
…И в панике срываются чайки с белых прибрежных скал.
Тишина. Потрясённая, испуганная…
Отчаянный, исступлённый крик разрывает сонный покой Валимара. Беззвучный, он кажется тем страшнее, что каждая душа в пределах Благословенных Земель слышит его — не ушами.
Разумом.
Слышит — и отвечает, захлёбываясь безысходным ужасом, который пока ещё не принадлежит ей.
Пока ещё. Только «пока».
…Ему кажется, что его безмолвный крик, вырвавшись из клетки тяжело вздымающихся рёбер, превращается в безумную, слепую чёрную птицу. Взмывает вверх, не видя пути, не зная, куда летит, обезумев от страха и горя… Кажется: не солнечные искры — капли крови сыплются на застывшую в оцепенении землю.
Словно — раскрылась грудь, и вместе с болью, ненавистью и страхом рванулась наружу ярость, острая, испепеляющая, не знающая преград…
Рванулась — и разбилась вдребезги о сияющий купол равнодушных небес.
…Ему кажется, он почти слышит тонкий звон хрустальных осколков.
И в этом звоне, едва слышным измученным вздохом, доносится тихое:
«У тебя есть Негасимое Пламя, Ортхэннэр…»
И — затухающим шёпотом:
«Ирни…»
Он захлёбывается собственным судорожным вздохом.
А миг спустя — понимает. Всё. И сразу.
«Не орудиями моими будете, не слугами — детьми…»
Согревающая ладонь на груди. Взгляд — тёплый свет далёких звезд, сила, обнимающая нежно и бережно…
«Ирни». Как просто…
«Как же я был глуп, Тано…»
И застывшие в зале суда Валар слитно, одним общим порывом, отступают на шаг назад, когда искажённое страданием лицо Чёрного Майа вдруг расслабляется, становится спокойным и почти безмятежным, а закушенные до крови губы вздрагивают в усталой, печальной и облегчённой, улыбке.
А он — опускает ресницы, и на миг позволяет себе почти-счастье: замереть, прижаться, словно щекой к ладони, к гаснущему отзвуку родного голоса, позволить покою и щемящей нежности накрыть себя с головой…
Всего на миг.
А потом — поднимает глаза, навстречу слепому равнодушному сиянию, и делает один, короткий, вдох. Словно шаг — с обрыва.
…и под обрывом плещется пустота.
На миг он задыхается — от боли, он вдруг рванувшего грудь ослепляющего страха, он жуткого, никогда прежде не испытанного ощущения смертоносного падения…
Не сразу слышит — крик.
Его зовут. Знакомые дорогие голоса тормошат, окликают, пытаются удержать… Натягивается в сердце, вскрикивает в муке тонкая серебряная струна: Элвир. Нет! Нет, только не он, только не…
Искажённое страданием юное лицо… Провалами в звездную пустоту — распахнутые в муке глаза…
«За что, за что, что он вам сделал?! За что… я не выдержу… отпусти…»
Ужас ударяет бьющейся в панике птицей; успевает удивиться — разве может ещё что-то испугать, разве есть что-то — страшнее?..
Непроглядная волна Ничто поднимается всё выше. Времени уже почти не осталось. И всё-таки — он медлит, один, краткий миг колеблется, не в силах оттолкнуть, не в силах разорвать эту спасительную, бесценную нить…
Один миг. Всего один.
…Где-то далеко, среди огненного хаоса, с хрипом обвисает на руках побратимов седой юноша. Задыхается, тянется слепо — в никуда, в кровавую ледяную пустоту: удержать, не отпустить, спасти…