Он медленно открывает глаза. И — улыбается. Искренне, счастливо, чувствуя, как вскипает на ресницах солёная горячая влага.
Он хочет сказать: «Спасибо».
Но не находит сил. Тварь продолжат пировать…
В сухих горьких колодцах вздрагивают хрустальные капли.
— Тебя я не смогу отпустить на пути Людей… — слышит он беспомощное, — ты отказался от Дара — сам… Теперь я бессильна…
Бесплотная рука бережно касается волос — сочувственно, по-матерински. И почему-то не кажется неуместным этот жест, словно и не носил он когда-то на руках только-только научившуюся ходить малышку Элхэ, словно это не он, а она — ровесница этому миру…
Он не отвечает. Просто улыбается, горько и светло. Вот и сумел всё-таки увидеть тебя, Тано…
Она молчит. Бесплотные губы вздрагивают в ломкой, жалостливой улыбке. И — ознобом внезапного прозрения вдруг обжигает спину.
— Кто ты? — через силу разлепляет он губы. Своего голоса он не слышит. В тишине звучит лишь его срывающееся дыхание и мерзкие, сосущие звуки паука, пожирающего добычу. И всё-таки, она понимает. Вздрагивают в печальной серьёзной улыбке губы.
— Но ты ведь и сам понял?..
«Понял. Теперь — понял…», — хочет сказать он.
Но уже не может.
А она протягивает руку к его лицу, и он почти чувствует, как прохладная узкая ладонь проводит по щеке.
«Пламя — к пламени»…
Ортхэннэру кажется — он слышит эти слова. Или это — лишь тонкий звон мерзлых веточек полыни на зимнем ветру?
А она уже тает, исчезает в зыбкой тяжёлой не-тьме его темницы. И — едва слышно, лёгким прикосновением ветра, печальное:
«Спи…»
В Садах Лориэна всегда царит покой. Здесь находят исцеление те, чьи души устали от бесконечных горьких лет Смертных Земель. Здесь ищут уединения те, для кого наполненная шелестом трав тишина — лучший друг и советчик. Менестрели и художники, кузнецы и мастера ювелирного дела… Здесь растут цветы, которых нет нигде больше в Благословенной Земле, и тихие травы навевают спокойный сладкий сон.
…Сюда, в дальний уголок Садов, мало кто приходит. Сюда — к тихому, прозрачному, как слеза, озеру, заросшему печальными ивами, к горьковатой сладости белого вереска и тихому шелесту струй. Здесь тишина дышит не покоем, и скорбью, и случайно забредшему гостю порой кажется, что не в садах Целителя Душ Ирмо, а в чертогах его сестры, вечно оплакивающей нанесённые миру раны, очутился он. Здесь не растут яркие цветы, не поют птицы; лишь горечью наполняют воздух серебристые узкие листья полыни — странной, незнакомой, чуждой этим беспечальным землям травы. Да скорбно шепчутся в тишине раскачивающиеся на ветру головки чёрных маков…
Под сенью роняющих неслышные слёзы ив, над тихой заводью — саркофаг, словно выточенный из цельной глыбы иссиня-белого прозрачного льда. Солнечные лучи, кажется, отражаются от матово сверкающей поверхности, и не разглядеть: есть ли кто в волшебной гробнице? Нет ли?
И лишь тот, кто осмелится приблизиться на расстояние протянутой руки, сможет увидеть того, кто покоится в ледяной глубине.
…Черны его одежды, усыпанные алмазной пылью, изорванные не то острой сталью, не то чудовищными когтями. Темна, густа его кровь, медленно текущая из многочисленных, незаживающих ран, из глубокого, не до конца скрытого высоким глухим воротом пореза на шее… Седы, как пепел, длинные волосы его, и лишь по редким тёмным прядям можно догадаться, что когда-то спящий был черноволос.
А лицо — тонкое, резкое, напряжённо застывшее не то в предельном усилии сосредоточения, не то в невыносимой муке, кажется рисунком кисти безумного гения. Летящие, совершенные в своей незавершённости черты, острые линии скул, крылатый разлёт бровей… Чуждая, необычная даже для привыкших к утончённой изысканности элдар красота. Глубокие тени залегают на лбу; у болезненно напряжённых губ; и не нужно слов, чтобы увидеть: не годы — горе и потери прочертили эти морщины. Он красив — как может быть красив Сотворённый, видевший зарю ещё не знающего зла мира, красив твёрдой и горькой красотой сломанного стального клинка. Он страшен — как страшна война и ненависть, как страшна смерть, которая незнакома большинству живущих здесь. Он кажется неуместным и чужим — здесь, среди застывшей беспечальной вечности.
…Он спит — и сон его не спокоен. Изящные, сильные руки — руки воина, мастера и музыканта — напряжённо стиснуты в кулаки, и если приглядеться, то можно увидеть: на правой руке не хватает одного пальца. Тонкое лицо кажется жёстким и строгим, но вздрагивают порой губы, складываясь в болезненную горькую усмешку воина, принимающего безнадёжный бой…