— Тихо, тихо. Не бойся. Все хорошо, — твердила Лиз, пытаясь спрятать беспокойство под дрожащей улыбкой.
У нее были темные круги под глазами. Кажется, в этот раз она даже одевалась второпях. Инь и янь у нее на майке льнули друг к другу, как пара взаимозависимых слезинок.
— Что там? — спросил я, указывая на капельницу.
— Ничего такого: глюкоза да антибиотики. Постарайся не ворочаться, ладно? А то ты тут метался, иголка могла выскочить. — От нервного напряжения голос ее звучал почти раздраженно.
— Капельницу сейчас поменяют. У тебя ничего серьезного, скоро поправишься… Господи, как хорошо, что ты живой.
— Что случилось, Лиз? Что за хрень вообще?
— Тебе в кино кто-то бритвой шею порезал сзади. Кровопотеря была страшная — почти литр восемьсот.
Лиз сильно закусила губу, словно из сострадания решила присовокупить к моей кровопотере несколько капель собственной крови.
— Господи боже. — Я потрогал себе шею сзади, просунул пальцы под поролон и нащупал под бинтом длинный шов там, где кончаются волосы.
— В полиции уже знают кто?
— Нет пока. Это, конечно, ужас, но, слава богу, ты уже выкарабкался. Тебе переливание сделали. Завтра тебя уже отпускают. Ну, в крайнем случае, послезавтра… — В ее глазах была усталость и напряжение. — Господи, это даже представить себе невозможно — просто вот так подойти и бритвой… Безумие какое-то. Доктор говорит, тебе повезло, что ты жив остался.
— Что-то не очень мне везет в последнее время. Не понимаю как это я вообще, ничего не заметил.
— Доктор говорит, ты мог и не почувствовать. Там так тонко прорезано — как будто бумагой и не глубоко. Он тебе, кстати, здорово швы наложил, очень аккуратно.
— Сколько швов?
— Где-то пятнадцать, наверно. Но очень маленькие, я видела, когда тебе повязку меняли.
— Хорошо.
Я снова пощупал шов. Стежки казались мне вереницей черных мух, облепивших рану, сосущих кровь из открывшегося во мне добавочного рта.
— Ты постарайся сейчас отдохнуть, хорошо?
— А где я?
На одно жуткое мгновение мне показалось, что я опять в Вебстеровской клинике.
— В больнице Святого Фомы.
Палата был маленькая, рядом с моей койкой была втиснута еще одна, пустая. Окно выходило на Темзу. На другом берегу здание парламента светилось розовым и оранжевым в лучах вечернего солнца. Я обернулся к Лиз и заметил у нее новую черную сумочку от DKNY. Зная, что Донна Каран не признает политики конкурентных цен, я обозлился, что Лиз так тратится при наших убывающих финансах.
— Новая сумка? Мне нравится, — сказал я.
— Симпатичная, да? Не злись, с деньгами пока нормально. Мне отец несколько акций дал, чтобы я продала.
Это интересно. Я-то думал, что после провала «Ллойда» у Джералда никаких бумаг не осталось. Одно время шла речь даже о том, чтобы продать их гэмпширские семикомнатные хоромы в грегорианском стиле. Я спросил было, откуда взялись акции, но Лиз раздраженно прервала меня:
— Слушай, а как ты вообще в кино оказался? За Аланом следил, да? Его в полиции допрашивали.
Услышав это имя, я вспомнил все. Подробности последних событий молодыми зубами прорезались сквозь толщу транквилизаторов.
— Его не арестовали?
— Нет, конечно, но он уже не знает, куда от них деваться. Сегодня утром домой к нему заявились: показания снимать по второму разу. Он мне, кстати, звонил, спрашивал, как ты тут. Он за тебя переживает, между прочим. Я там чуть со стыда не сгорела: ты, оказывается, его опять доставал… А я уж думала, ты угомонился.
— Но это же он! Это он меня…
— Ну, хватит!
Тут вошел Тони, и Лиз поднялась ему навстречу. Она старалась быть вежливой, но они с Тони недолюбливали друг друга. Началась пустая липучая болтовня: какой жуткий случай, люди в мегаполисах все больше звереют и так далее и тому подобное… Об Алане я не заговаривал, чтобы не ссориться с Лиз. Я был недоволен, что его до сих пор не посадили, и ждал возможности рассказать полиции, как все было. Мне не терпелось увидеть, какие лица будут у Лиз с Тони, когда они узнают, что Алана будут судить, и поймут, что я был прав с самого начала.