Белоснежка уже поджидает его на входе, увидев рядом меня — нехорошо меняется в бледном лице, но всё же заговаривает с Владом:
— Я лишнего наговорил, наверное. Я не в себе немного был, я…
— Знаю, — тепло отвечает Влад, — но ты же помнишь, много кто пытается повлиять на твоего сайла, но пока… И вот ещё что…
“Вампирёныш”, одёрнув шарф, шагает к альбиносу, приподнимается на носочки и… целует того в бледные губы. Проделав это, чуть отстраняется и произносит, смеясь:
— Невозможно уже смотреть было, как ты изводишься. Мы теперь встречаемся, если что. Ник по нашему делу пройдёт в качестве свидетеля!
— А? Да? — только и получается ответить на это Белоснежке.
— Кстати, — обращается Влад уже ко мне, — я тебя привёл показать, как мы обустроили тебе твоё жилище. Кое-что поменяли, сам посмотришь, хорошо?
Киваю. Стараюсь улыбаться как-то не так явно, заметив, входя в комплекс, как альбинос делает попытку неловко обнять своего новоявленного парня. Надеюсь, хоть у них всё будет хорошо. По сравнению с тем, что начал ощущать в себе я, то, что Владу тринадцать, Белоснежке — явно за двадцать, и они оба — мальчики, — махровая сказка для самых маленьких.
В общей комнате, обозванной Лепрозорием, я сначала теряюсь, но вспоминаю, что вход в теперь уже мою комнату где-то слева. Находится он без труда — на двери, поверх какой-то полуистёртой надписи, выведено серым грифелем, с вензелями и слегка наискосок «Nick». Известно, чья работа.
Комната, раньше принадлежавшая Принцу, изменилась почти до неузнаваемости — большинство мебели было передвинуто, так, оранжевый диванчик оказался у стены слева, а стол — почти у двери. Некоторые безделушки исчезли, на месте них появились новые. Молитвослов на столе заменили какие-то распечатки с формулами, а распятие, не иначе, как в шутку, кто-то заменил рамкой с засушенными жуком-голиафом и палочниками. Зато сочеталось с коллекций бабочек на другой стене.
Мальчишки, наверное, старались, чтобы мало что напоминало мне, да и им, о Принце. Надеюсь, я окажусь поустойчевей психически. К тому же, я уже превзошёл его по полезности — свёл парочку вместе.
Открыв ящик комода, обнаруживаю там, как ни странно, записку. Естественно, на немецком. Пользуясь советом, пытаюсь прочитать её вслух, и с третьей попытки понимаю, что общий смысл гласит, что у машины-преобразователя можно заказать почти любую вещь или одежду, только с размером может получиться промашка. Больше ни в одном ящике ничего нет. Одежда предыдущего жильца была, скорее всего, уничтожена.
Мне, конечно, и в комбинезоне было неплохо и привычно, но иметь возможность походить в одних шортах была чрезвычайно заманчивой. Заказать у машины, говорите? Только как, если я не телепат нихера?
Ответ, кажется, был ближе, чем я ожидал, и крылся как раз в распечатках, оставленных на моём столе. Разложив их на диванчике и полистав, я понял, что имею дело с грубым, “машинным” переводом с языка сайлов на русский, того, что можно было охарактеризовать как «Пособие для сайлов-родителей по воспитанию маленьких сайликов». Однако более уместной и понятной литературы сложно было представить.
Если машины людей работали при помощи сложных закодированных алгоритмов, и имели лишь отдалённо удобный для пользователя интерфейс, а любой ремонт или изменение параметров требовали досконального знания самого оборудования, то у сайлов всё было намного проще. Достаточно было просто правильно думать, взаимодействуя с машиной.
Но этому как маленьким сайлам, так и мне, нужно было тоже научиться. Детям инсектоидов, к тому же, было намного проще, почти любой параграф пособия начинался словами: «Установите связь с вашим ребёнком». А у меня учителя не было и быть не могло.
Выручало только то, что у чужих, оказывается, было что-то вроде двух языков, общий образный, в котором слово, допустим, «сайл» означало какую-то любую, абстрактную единицу Роя, и конкретный, в котором каждый сайл кодировался отдельной мыслью. Последний тип языка вообще никак не переводился, поэтому в инструкции иногда зияли пробелы, что было забавно. Как пример: «Получение ____ из общего контура сферы и _____»
Но всё же это было намного лучше, чем ничего, я просидел над листами, наверное, пару часов, пока раны не разнылись, требуя к себе внимания, а, значит, хорошей порции мази. С неё, кстати, я и решил начать свои опыты по выпрашиванию вещей у преобразователя. Не только не забыл про её былую дефицитность, но и мог получить образец в своё распоряжение, для облегчения визуализации.
Аккуратно собрав листки в стопку, перевязал их шнурком, найденным в одном из ящиков стола, и двинулся на выход. Давно уже пора было узнать, как дела у Мэлло, не стало ли ему лучше, или наоборот, хуже. Я чувствовал себя немного виноватым за то, что так надолго его оставил.
Однако всё пошло не так гладко, как я ожидал. В общей комнате меня поджидал Маркус, сразу же метнувшийся ко мне, вжавший в стену, наклонившийся и нежно проворковавший:
— Ты, оказывается, здесь всё время был, а я жду-жду! Не забыл ещё, что мы должны друг другу, а?
— Встречные долги аннулируются! — зло выплёвываю ему в лицо, пытаясь освободиться.
Но куда там, с моими больными руками и едва ли затянувшейся дыркой в боку, против такого дылды, как Маркус.
— У меня для тебя, в таком случае, три плохие новости, сладенький, — гаденько ухмыляется тот с лихорадочным блеском в глазах. — Первая. Я так не считаю. Вторая. Я очень хочу тебя трахнуть. И третья. Я реально тебя сильней, а кричать, сам понимаешь, бесполезно.
Сглатываю. Правильно сказал классик, имея в виду людей, конечно же, не сайлов: «Ад — это другие»
========== 16. Воинов дал, пророков — стражей, чтобы беречь его, и защищать от него. ==========
Всё тело — горит, особенно там, где касается Маркус в данный момент. Я закрыл глаза, не сопротивляюсь, полностью раздет и дрожу. Но не от того, от чего дрожат героини дешёвых романчиков, никакого «трепета». Просто пальцы парня, вероломно меня разложившего на диванчике, покрыты мазью-регенератором, которой он тщательно смазывает мои раны. И это было бы обычным врачеванием, но…
Жарко. Больно. В голове — пустота, а в заднице — наоборот, дополнительное содержание. Маркус умудряется меня не только лечить, но и медленно, даже нежно, трахать. И сложно, слишком сложно сказать, какие у меня ощущения.
— Ты мне нравишься, — шепчет мне на ухо, наклоняясь.
Моложе меня, подросток почти. Но уже выше чуть не на голову, худой, нескладный. И весь — опасный.
— И дело не в том, что ты — мой первый, — усмехается в тишине комнаты. — Ты такой покорный. Мученик, да и только. Сколотить тебе крест — взойдёшь? Ты и сейчас не будешь сопротивляться.
Руки смыкаются на моём горле, стискивают, хоть и не сильно. Распахиваю глаза, дёргаюсь. Маркус улыбается, в очередной раз толкнувшись внутрь меня:
— Наконец-то ты на меня смотришь. Я уж думал — издох. Знаешь, как хочется тебя сейчас убить? О, Ник, не представляй! Ты уже отдал мне своё имя и тело, я же не сволочь, чтобы отбирать последнее? Лучше это сделает кто-нибудь из сайлов. Да. Тогда ты станешь героем. А пока побудешь ещё моей девочкой, хорошо?
Разжимает пальцы, я вдыхаю. Его я сейчас боюсь больше, чем всех инопланетян, вместе взятых. Он сильней меня. Он псих. Я ни за что не отобьюсь, если он и правда решит меня задушить. Убийца. Ему это — раз плюнуть. Киваю. Я согласен.
— Вот и отлично, — Маркус похлопывает меня по бедру, ускоряет темп трахания.
Я смотрю в сторону, чтобы не видеть его полубезумной улыбки. После того, как меня натягивал старый Архивариус-экспериментатор, у меня ещё и близко ничего внутри не вернуло себе чувствительность — боль от отростка сайла, поселившаяся внизу живота, и усиленная повреждённой печенью, забивает всё остальное. Чувствую себя какой-то секс-куклой просто. Такое мерзкое ощущение «попаданца», как будто во мне есть дырочки, от которых больно, царапины и надрезы, и я не могу сопротивляться. Или… не хочу? Маркус это замечает: