Поэтому, вооружившись лишь тканью, которая оказалась весьма объёмной и тяжёлой, возвращаюсь к Мэлло, на ходу раздумывая о том, как и для чего она использовалась до моего появления в этом передвижном доме. Очень новой она не выглядит, хотя и сложена была бережно и аккуратно. Точнее, скатана в рулон. Хотя зачем гадать, если можно просто спросить?
— Мэлло, — окликиваю я сайла, — я возьму?
Инсектоид не мог меня не услышать, но отвечает с задержкой:
— Да.
— А для чего она вообще? — как бы непреднамеренно интересуюсь.
— Это родильная ткань. На неё Рой принимает потомство.
— Тогда я, наверное, не буду…
— Бери, — как будто настаивает сайл. — Интересно.
А если Архивариус так говорит, то желательно осуществить задуманное. Я же его «проект», и должен оправдывать вкладываемые средства. Поэтому подбираюсь к боку Мэлло, разворачиваю ткань и, обернув ладонь краем, провожу по одной из пластин.
Счищается тонкий слой пыли, и немного обламывается линия края. Я провожу тканью повторно, как бы зачищая грани. Вот почему пластины у сайлов всегда блестящие и острые — они растут, а изношенная кайма — обламывается.
Мэлло приподнял голову и наблюдает за тем, чем я занят. Очистив одну пластину, оборачиваюсь к нему:
— Сойдёт?
— Нет.
Обескураживающий такой ответ. Но вполне в духе сайлов. Нахмурившись, упрямо ворчу:
— Лучше, чем было, свинота.
— Мэлло не свинья. Мэлло — сайл.
Усмехаюсь. Какие же мы всё-таки разные. Таких элементарных вещей не понимает. Стараюсь разъяснить, как ребёнку:
— Мы просто так говорим. Называем друг друга животными, но имеем в виду их характерные черты. Собака — злая, осёл — упрямый, а свинья — грязнуля.
— Правда? — Архивариусу почти получается передать вопросительную интонацию.
— На самом деле — нет, — честно признаюсь. — Обобщённые понятия.
— У Хоруса много таких, — соглашается сайл.
— Ну, если что, спрашивай, я вс…
Замолкаю, потому что отвлёкся, и ткань, зацепившись за одну из пластин, с треском разорвалась. Края дыры сжались гармошкой, что ещё сильнее её расширило. Под глазами сайла мелькнул всполох цвета, но тут же погас.
— Я, это… — пытаюсь разгладить, но замечаю, что это не совсем ткань.
Нет нитей, просто монолит, а там, где разрыв, гофрированные теперь края как будто запеклись по самой кромке. Ну, а чего я ждал от инопланетного материала?
— Продолжай, — настаивает сайл.
— Но она же… нужная, ценная! — пытаюсь возразить.
— Мэлло на ней родился, — подтверждает мои догадки сайл. — Предок. Предок предка. Это с родины Роя.
Наверное, так чувствует себя турист, расколотивший в музее китайскую вазу династии Мин. Всё, что связано с родной планетой сайлов, как я замечаю, — почитаемо. Тот же песок на арене. А я фактически специально угробил не только общую для Роя ценность, но ещё и предмет, важный лично для Мэлло. Молодец, нечего сказать.
— Я её порвал, — сокрушаюсь.
Цветовая полоса инсектоида загорается вопросом или недоумением, но затем сайл объясняет:
— Для этого и нужно. Рвать. Потомство рвёт.
Я видел, как ведут себя младенцы, размахивая ручками и ножками. А если этот «ребёночек» весь в острых пластинах, на лапах — зацепы, изо рта течёт кислотная слюнка… бр-р.
— Её можно зашить?
— Починить? — переспрашивает сайл. — Можно. Продолжай.
Укоряю себя за тупость. У чужих есть машины, которые могут синтезировать вообще всё, что можешь вообразить. А уж починить кусок тряпки — точно не проблема.
— А как вы… ну, рождаетесь? — воспользовавшись возможностью, интересуюсь.
Мэлло отвечает весьма охотно:
— Личинка растёт. Слышит Рой. Потом, когда время рождаться — Рой слышит новую единицу. Выпускает.
— То есть, вроде как роды принимаете? Спускаете раствор, расстилаете ткань… А что носитель? — задаю я самый важный для себя вопрос.
И вот теперь сайл медлит, но с ответом — не лжёт:
— Погибает. Всегда. Рой пытается предотвратить.
— Но не получается, да? — комкаю тряпку, к которой вдруг начинаю испытывать ненависть. — Ещё бы, ваши эти личинки врастают в плоть!
— Гибнут не от повреждений, Ник, — растолковывает Мэлло. — От потери. Тоски. Не могут жить.
Видимо, детёныши сайлов так изменяют сознание несчастных носительниц, что они превращаются просто в инкубатор, но не с питательными веществами, а с эмоциями. Хотя… многие женщины и так добровольно отдавали детям вообще всё, забывая про себя самих. Но хотя бы своим детям, а не инопланетным монстрам!
— А та девушка… тоже?
— Да, — подтверждает Мэлло. — Рой надеялся, что раз Хорус не един, то носитель справится. Нет. Не вышло.
Умерла. Значит, и та, заточённая в колбе совсем рядом рыжеволосая красавица — тоже умрёт. И нет никакого шанса помочь ни ей, ни остальным — даже если оторвать потомство сайлов насильно — всё равно ничего не даст. Слишком поздний срок. Скоро и сын Мэлло появится на свет, как и его отец, и отец отца, — через смерть невинного создания.
Жутко. Дико. Вызывает болезненный спазм в груди. Но с этим уже ничего нельзя поделать. Только смириться. Надеяться, что Влад всё же прав, и женщины в колбах не единственные. Или на то, что когда Рой улетит, в мире останется хоть одна исправная лаборатория, где сохранился хоть один эмбрион-девочка, или хотя бы генетический материал — электричество сайлы не отключали, а сожрать совсем уж всё точно не смогли. Надежда-призрак. Но хоть какая-то.
— Ник скорбит?
— Да, — отзываюсь. — Но не злюсь.
На это сайл молчит, лишь под глазами остаётся тусклое свечение. А я, чтобы успокоиться, продолжаю протирать пластины уже осторожнее, до тех пор, пока руки не устают, и едва зажившие кости не начинают мучительно ныть. А я ещё и до половины тела Мэлло не добрался. Пластин только на вид кажется, что несколько десятков, под большими скрыты средние и совсем мелкие, и в общей сложности их сотни, если не тысячи, и не имеют никаких просветов. Кожу, видимо, только на животе и можно разглядеть, но сейчас у Архивариуса там — месиво из стяжек и кровавых корок.
И почти успокоился. Просто получил прямое подтверждение того, что и так знал. Уже ничего не изменишь, особенно моими слабыми силами. Первостепенной задачей всё равно, как завещал Маркус, является моё собственное элементарное выживание. А значит, нужно беречь остатки здоровья.
Как только я, утомившись, сажусь в ворох «родильной ткани», Мэлло вновь пытается встать. Но если на передние ноги у него получается твёрдо опереться, то на уцелевшую среднюю — никак.
— Ну и куда ты опять собрался? — осведомляюсь. — Мы же уже договорились, лежи!
— Стая, — коротко бросает.
И в самом деле, лиловый сайл, “опекун” Маркуса, вернулся. Просеменил к Мэлло, явно о чём-то с ним общается телепатически.
У меня сжимаются кулаки в бессильной злобе, но от этого боль в руках усиливается, а больше — ничего. Так-то он следит за своим помощником! Хочется спросить, знает ли он, что вытворял Маркус пару часов назад, и знает ли, где он сейчас шляется? Немного понаблюдав, как они сплетаются “руками”, склонившись друг к другу, раздражённо говорю:
— А ничего, что я тоже «стая»?
— Стая? — вдруг переспрашивает меня лиловый сайл.
Оказывается, на нём передатчик. Что даже к лучшему. Я складываю руки на груди, усаживаюсь поудобней, и цежу уже слегка насмешливо:
— Да, стая. Хотя для Мэлло, не для тебя.
— Мэлло? — продолжает изумляться, полосы под глазами зажигаются.
— Объяснитесь уже там, между собой, — фыркаю.
И они действительно продолжают общаться, но явно более активно — эмоции пробегают всполохами цвета у обоих. Мэлло первый расцепляет «объятья» и смотрит на меня:
— Требование доказательств.
— И как же я должен это доказать? — возмущаюсь. — Ты сам меня определил, а я — оправдывайся?
— Добровольные отношения.
— Ну да, я согласился! — раздражаюсь.
— Нет, Ник, — Мэлло, кажется, не хочется произносить это. — Имитация размножения. Секс.