Лиловый сайл, отойдя, чуть опустил голову, разглядывает меня. Индикаторы настроения — оранжеватые. Не так-то прост, понимает, что условие он поставил справедливое, но невыполнимое. Ни один нормальный человек полностью добровольно, без всякой выгоды, под сайла не подставится. Ну, это нормальный человек, а не я, да ещё и с задетой гордостью. К тому же, Мэлло серьёзно ранен, и вряд ли способен на «имитацию размножения». Более того, он ни разу не насиловал меня. Значит, я вообще ничем не рискую, бросив небрежное:
— Сейчас?
— Скоро, — отзывается лиловый. — Ожидание.
Строит речь он намного хуже Мэлло, но я понимаю. Это что-то вроде престижа, берёт «на слабо». То есть, если мы прямо сейчас, прямо на его глазах, не займёмся развратом — ничего страшного, конечно, но… всегда есть «но». Я так и не буду считаться стаей, а Мэлло окажется посрамлён, и то, что он мало на что способен сейчас — неважно. Единица Роя должна выполнять функции и обязанности, или умереть, так же?
Встаю, подхожу к раненому Архивариусу ближе, нерешительно касаюсь застёжки комбинезона. Что именно делать — почти не представляю. Может быть, как в прошлый раз, просто погладить? Но созерцая месиво, в которое превратился живот сайла, я не уверен, что с детородным органом у того всё в порядке. А уж как не причинить ему боль и вовсе неизвестно.
Как только нерешительно дотрагиваюсь до самой целой на вид пластины, проверяя, можно ли на неё опереться, Мэлло оборачивается, фокусирует на мне все шесть глаз:
— Ник… — но не договаривает.
Как по команде, оба сайла вдруг резко поднимают головы, полосы-индикаторы синхронно вспыхивают.
— Арена, — громко говорит лиловый сайл. — Идти.
И, высунув язык-плеть, обвивает меня им и забрасывает на спину. Ударившись о пластины, ойкаю, и возмутиться такому обращению не успеваю — уже похищен и унесён из дома. Что? Арена? Драться со мной удумал? Не много ли чести? Ничто же не помешало бы ему расправиться со мной прямо на месте, или в любом коридоре Улья, только если не какая-нибудь неизвестная мне традиция или закон.
В любом случае, пока сайл нёсся гигантскими скачками, при каждом из которых пластины впивались мне в бока, а острый язык сдавливал рёбра, я не мог и попытаться сбежать. Впрочем, бегство от инсектоморфов дело заведомо гиблое — они не только с машину размером, они и скорость развивают автомобильную.
По начавшемуся крутому спуску вниз понимаю — Арена близко, и не успев додумать, уже сброшен на серый песок. Кашляю, сажусь, и передо мной предстаёт картина, кажущаяся перформансом, кадрами из фильма, но никак не реальностью.
На песке, потемневшем от крови — Белоснежка. В него вцепился Влад, половина лица которого также залита кровью. А чуть поодаль один из его сайлов-родителей, тот, что Архивариус, держит, вжимая конечностями в почву Арены, извивающегося Маркуса.
И всё это — тихо, как будто вырубили звук или я оглох. Вскакиваю, бегу к Владу. Вблизи понятно, что у него на лице — жуткая рана, и в наличии ли ещё глаз — неизвестно. А у альбиноса, бессознательно лежащего — бурые пятна на комбинезоне, на груди, животе, руках… Им обоим срочно нужна помощь, и я уже хочу закричать сайлам, что не время просто так стоять, как на арену влетает третий, желтовато-бурый, и кидается к Белоснежке, едва не наступив на меня и Влада.
Это его, альбиноса, сайл. Тот самый, что не обращал внимания на своего питомца, только трахал по предварительному уведомлению. Теперь же — легко поднял над песком, прижал к грудным пластинам тёмно-коричневыми «руками», оттолкнул Влада, да так, что мальчишка отлетел на пару метров, хлопнувшись на бок, и моментально понёсся прочь.
И только теперь появляется первый звук, тоненький скулёж и плач. Подбегаю к Владу, помогаю ему подняться, убираю пряди волос, слипшиеся от крови, но он тут же прижимает к ране шарф, не давая мне ничего толком разглядеть, и шипит от боли.
— Что здесь… — начинаю было я.
— Вот он, — перебив, «вампирёныш» — тычет в сторону Маркуса, который уже перестал сопротивляться, заметив, что и его сайл здесь. — Это он всё!
— Подожди, успокойся, — пытаюсь я неловко обнять Влада.
Но тот отстраняется, и цедит:
— Мы с Адамом гуляли, понимаешь! Свидание! Тут красиво! А он!
Всхлипывает, по лицу его текут слёзы, сопли, кровь, всё вперемешку с песком и грязью, в обрамлении испачканных волос. На шарфе расползается тёмное пятно, комбинезон забрызган, а руки уделаны по локоть в крови Белоснежки.
— Всё, успокойся, — трясу его за плечи. — Адам жив?
— Д-да, — всхлипывает.
— Значит, и жить будет. Я же не сдох! Полечит его сайл, успокойся!
Это никогда не успокаивает, мальчишка рыдает ещё горше, навзрыд, и кажется сейчас особенно маленьким и жалким. Краем глаза замечаю, что двое сайлов сблизились, и явно о чём-то, или, скорее, о ком-то, распластанном на песке, спорят.
— Ну-ну, — пытаюсь я вновь убрать с лица Влада налипшие волосы, утереть кровь, — всё образуется.
Мотает головой, отчего переплетённые косы купаются в пыли и волокутся по песку, как змеи:
— Нет, не будет нормально! Он просто пришёл, подошёл к нам, поздоровался и…
— Чем он тебя так? — интересуюсь.
Конечно, мальчишке нужна помощь, он в шоке, может не осознавать, насколько сильно ранен, и потерять много крови. Но сам я — ничего не сделаю, а сайлы позади — вот-вот сцепятся.
Сверкают яркими полосами под глазами, перебирают конечностями, мотают головами. Им не до нас сейчас, видимо. Лиловый хочет отбить помощника, а «папа» Влада его ни за что не намерен отдавать. Оно и понятно.
— Н-не знаю, — хнычет «вампирёныш». — Может, и ножом. Просто ударил, а Адам…
Давится слезами, и я принимаю решение увести его прочь отсюда, всеми правдами и неправдами — между сайлами сейчас, похоже, разыграется настоящий гладиаторский бой, как и те, что я видел ранее, только не церемониальный. Хватаю за руку, но мальчишка сопротивляется:
— Нет, нет! Не пойду!
В истерике, что с него взять. Не чувствует себя больше в безопасности. Так и я, уже каждого угла шугаюсь, и если Маркус меня всего лишь насиловал и глумился, то на него — напрямую напал, и Адама на его глазах зарезал.
Оглядываюсь, как проверить, не зацепят ли нас сайлы, когда начнут драться, так и поискать нож или другое оружие, с которым Маркус напал на парочку. И натыкаюсь на его взгляд.
Маркус лежит на песке, хотя сайл его уже не удерживает, и смотрит на меня с Владом. Без ненависти, без мольбы. А так, несколько расфокусировано. И совершенно безумно.
Он окончательно спятил, понимаю я. То, что он вытворял со мной, было так, первым актом пьесы. А что им могло двигать? Да никто не знает, у психов нет в поведении ничего, поддающегося логике! Как, например, вот это.
Закидывает руки за голову, изгибается и хохочет. Весело, искренне, заразительно. Эхо хохота отдаётся от стен Арены, распадается, множится, уносится вверх отголосками.
Сайлы замирают, Влада вдруг начинает бить крупная дрожь. Вскакиваю и, пройдя пару шагов, вижу на песке продолговатый блестящий предмет. Только подхватить его, только пробежаться и вбить его в хохочущую глотку, избавить сайлов от дилеммы, отомстить… и я ускоряю шаг.
========== 18. Отделил избранных и проклял их служением, ==========
Это даже и не нож — скорее, грубая попытка его сымитировать. Впрочем, у повредившегося рассудком Маркуса и не получилось бы попросить у машины-преобразователя ничего вразумительней. Это не важно, при желании человека можно и голыми руками убить.
А желание у него было, хотя сейчас в тёмных глазах не отражается ничего, кроме истерического веселья и некого… вызова? Он прекрасно видит меня, стоящего над ним с окровавленным и запорошённым песком Арены орудием убийства. Маркусу, кажется, просто интересно, хватит ли у меня духу совершить то же, что и он. Уподобиться ему.
Мальчик-бродяжка, обречённый на страшную смерть. Благодарный, готовый мне отдаться. Мой любовник на тёплом лежаке в доме Архивариуса. И… я понял момент, когда он уже был не в себе.