Конечно, все меня презирают за то, что я теперь «стая» сайла. У меня же нет наивного обаяния Влада, и память о Принце ещё вполне себе жива. А вот возьму и пообщаюсь. Мне почему-то кажется, что это тот же самый чужой, которого я когда-то уже встречал в коридоре.
— Привет, — начинаю я с банальностей.
— Не утруждайся, — прерывает меня Дылда. — Они полностью глухие, щётки эти. Не как сайлы. Совсем.
Бросил конструктор собирать, наблюдает, что же я предприму. Ну, видеть-то меня чужой точно видит, поэтому нерешительно делаю приветственный жест. Понимает, явно, потому что в ответ изгибает тело назад, и демонстрирует мне плоский полупрозрачный лист или экран, держа его ворсинками, на кончиках которых имеется что-то похожее на коготки.
Понимаю, почему только Владу и удавалось с ними общаться — сотни ворсинок быстро-быстро двигаются по обратной стороне листа-экрана, и на нём снаружи проступает точный, хоть и контурный, мой портрет. Даже свежий шрам на скуле отмечен. Да, лицо у меня так себе.
Беспомощно оглядываюсь на Дылду:
— Что-нибудь ещё? Жесты там?
— Нет, — качает головой парень, явно насмехаясь. — Рисунки или телепатия, выбирай.
Да я за свою жизнь только хуй в туалете рисовал и цветочки с солнышками в детском саду. В школе ИЗО прогуливал безбожно. Да если бы и умел рисовать что-то сложнее слона в удаве, как бы это помогло? Помимо рисунков ещё должны быть хотя бы приблизительные понятия времени или действий, что никак не изобразить на бумаге так, чтобы чужому было понятно!
Между тем экран гаснет, очищаясь, и ворсинки вновь рисуют, на этот раз — Влада. А сам «щётка» меняет цвет на насыщенно-синий. Вопрос или что? Хоть бы цвета менял, как сайлы! Вообще же ничего не разобрать! И как ему объяснить, что Влад ранен, и сейчас его, скорее всего, выхаживает сайл в своём доме? У меня же нет такого чудо-экрана, а если попытаюсь одолжить, даже не зная, как им пользоваться, чужой вряд ли меня правильно поймёт.
Отчаянно оглядевшись, вдруг замечаю несколько блокнотов, валяющихся на столе. Точно. Надеюсь, рисунок на обычной бумаге тоже будет понятен, хотя сомневаюсь, что у меня получится нарисовать что-то хотя бы отдалённо напоминающее человека. Но мне везёт — пара блокнотов являются начатыми, и в одном из них как раз набросок, что я уже видел — Влад, сидящий на своём Архивариусе.
Показываю «слизню» рисунок, тот изучает его, меняя размер своих ассиметричных зрачков и, видимо, уловив мысль, снова стирает экран и рисует. В этот раз — схему Улья, и не упрощённую, а как у меня в браслете — со всеми закоулками и поворотами. Не может не поражать, как быстро и точно ворсинки её воспроизводят, к тому же, рисует чужой зеркально, а я уже вижу как положено.
Снова синий цвет. Точно вопрос. Посомневавшись в уместности, всё же медленно, чтобы не испугать инопланетянина, приближаюсь и дотрагиваюсь пальцем до того места, где расположены домики Архивариусов. От моего прикосновения на экране остаётся светящаяся крупная точка, и нельзя разобрать, на какой именно дом указывает. Хотя я и понятия не имею, где тот находится.
Однако чужому этого достаточно, он опускается в правильное положение, пряча экран снизу, спрыгивает на пол, и ходко семенит к выходу, приняв свой обычный, красно-жёлтый, цвет и закрыв глаза. Видимо, для ориентации в пространстве они не нужны.
— Гляди-ка, получилось, — присвистывает Дылда. — А мы уж думали, эта щётка любопытная тут вечно торчать будет.
— Ну, так на то я и ксенофил, — едва улыбаюсь, тяжело опускаясь на стул.
Меня мутит, и очень сильно. В боку жжёт, я пытаюсь отвлечься:
— А у них есть какое-нибудь название? Ну, как у сайлов?
— У щёток-то? Нет. Щётки и щётки. Слизняки. Твари ворсистые. Сам у сайлов поспрашивай, любопытный ты наш!
— И спрошу. Назначите меня каким-нибудь министром по переговорам с внеземными формами жизни. Ещё и Влада перещеголяю, — пытаюсь улыбнуться.
— Да ну, не сможешь, — недоверчиво тянет Дылда. — Хотя ты ловко с ним управился. Да, кстати, Влад зовёт его Пинз вроде бы.
— От слова «шавка»? — вяло переспрашиваю я, а потом сразу же поправляюсь. — Щётка. Мог бы сразу сказать.
— И как бы тебе это помогло? Он же всё равно глухой, — парирует Дылда.
Сглатываю. Тошнит. Я даже точно не пойму, что именно со мной не так, но почему-то вдруг становится слишком холодно, и речь слышится, как будто пропущенная через слои ваты или кто-то бубнит через стекло:
— А ты сам что такой бледный? Эй, эй, что с тобой? Ты как?
В боку нестерпимо дёргает, кажется, что-то мокрое и холодное стекает по коже. Комбинезон прилип к телу, как фольга, и совсем не греет. Чувствую, как меня встряхивают за плечи, пытаюсь вяло отбиться, вскакиваю, но не могу удержать равновесия — дыхание обрывается, а мир — опрокидывается во тьму…
🔪⾎💧🐌⾀🛸꩜🦇👾
========== 19. Освятил остальных и путь указал им. ==========
— Тебе снятся сны? — спрашиваю я в потолок, но не сомневаюсь, что меня услышали.
Белоснежка наклонился надо мной, и с крайне озабоченным видом помахал рукой:
— Эй, ты хоть помнишь, как тебя зовут, где ты?
Вздыхаю, сажусь, осматриваюсь. Тело подозрительно лёгкое, но, в то же время, как и не моё вовсе. Вместо комбинезона — какие-то повязки, но ни боли, ни какого-либо другого дискомфорта не ощущается, только тихий звон в ушах.
— Меня зовут Ник, ты — Адам, мы в грёбаном Улье, и ты с какого-то хуя пнул меня ногой, хотя я тебя не трогал, — огрызаюсь.
— А я уж хотел тебя сразу прирезать, если не в себе будешь. Как и Маркуса надо было.
Адам сжимает кулаки. Под тканью его комбинезона, точь-в-точь такого же, как мой — чёрного, с зигзагом на груди, теперь скрываются, без сомнения, страшные шрамы. Решаюсь подбодрить:
— Ты вполне себе жив, а я так и вообще хорошо себя чувствую. Обошлось.
После этих моих якобы ободряющих слов Адам вдруг резко меняется в лице, и его лилово-алые глаза кажутся провалами в бездну.
— Ходить можешь? — спрашивает меня сухо и резко.
— Да, и даже бегать! — отзываюсь нарочито весело.
— Пойдём, — делает знак рукой.
Вскочив на ноги и убедившись, что я явно живее всех живых, бегло осматриваюсь.
Ещё одно «имитированное жилище», наверное, самого альбиноса или кого-то из других парней. Просторно, уютно, обжито. И лежак на полу, с которого я поднялся, кажется лишним, находящимся явно не на своём месте. Как и аккуратно сложенный комбинезон, поверх которого лежит браслет.
Раздумывать, как они и я сюда вообще попали — некогда, одевшись, я тороплюсь за Адамом в другую комнату.
Там — что-то сродни утопическому райскому уголку, который так любили показывать в сопливых мелодрамах или в рекламах безумно дорогой мебели на заказ.
Спальня, белая-белая, но не как больница, а уютным и тёплым цветом. Пушистый ковёр, небольшой комод, полки. Роскошная, огромная кровать, оформленная, как и вся мебель, в светлое дерево и металл. А вот на кровати…
Я не сразу узнаю Влада, таким худым и маленьким он сейчас кажется. Как будто крепко спит, но слишком уж неестественно-ровная у него поза, слишком редко поднимается и опускается одеяло на его груди, натянутое едва не до подбородка. А ещё…
Его шикарные, длиннющие, густые, но всегда ухоженные и заплетённые волосы — отрезаны или даже сбриты, и на голове теперь красуется какой-то тугой белый чепчик… повязка, прикрывающая Владу ещё и левый глаз.
— Что… что с ним? — выдыхаю я очень тихо, хотя разбудить его можно не опасаться.
— То, чем его ударил Маркус, — Адам, присев на край кровати, отвечает глухо, и не сводит взгляда с любимого человека, — отломилось. И осталось внутри… в мозге, понимаешь? Я уже в себя пришёл, и Влад… выглядел нормально почти, а потом… упал.
Белоснежка сглатывает, видно, что слова ему даются с большим трудом, что ему больно рассказывать об этом, но всё же продолжает:
— Сайлы отвезли его в больницу, нашу, его прооперировали, осколок достали… дышит он сам, иногда даже чуть двигается. Прогноз, как говорится, благоприятный… — голос Адама вздрагивает, он замолкает так надолго, что мне приходится осторожно поддержать разговор.