Пока идём, в несколько непривычном и даже напрягающем молчании, украдкой рассматриваю затянувшиеся раны сайла. На морде остались повреждённые кислотой пластины, с животом пока не понятно, а вот на месте конечности образовалось какое-то нагромождение из маленьких, колючих пластин, которое иногда шевелится. Отрастающая заново ходильная лапа, вот что это такое. Удивительно для меня, как для человека, но обычно для сайлов.
В домике Архивариуса, где я вздыхаю совсем свободно, ощутив себя в полной безопасности, терпеливо дожидаюсь, пока сайл закрепит преобразователь, услужливо поданный ему машиной-изучателем, что теперь кружит вокруг меня, моргая светом, и если бы имела хвост, наверняка бы им виляла, по-собачьи радуясь.
— Ник, — это единственное, что слышу.
— Так-то ты приветствуешь свою стаю! — чуть не обижаюсь. — Ничуть и не рад! Значит, я буду спрашивать. Как сам? Как сын, не вылупился ещё? Какие новости?
— Много вопросов, Ник, — Мэлло как будто укоряет меня.
— Так ответь хоть на один! — бурчу.
— Мэлло восстановился. Сын не вылупился, Рой его не слышит. Стая… — тут сайл делает паузу, как будто подбирает слово. — Проблема.
Я сажусь на пол, поджав под себя ноги, и похлопываю изучатель по тёплому боку. Машинка вновь, похоже, вернулась к обязанностям опеки надо мной, и теперь честно греет.
— Ты полюбил другого? — криво ухмыляюсь, хмыкнув.
— Любовь — нет понятия, — уведомляет меня Мэлло, но поясняет: — Нельзя назвать стаей Ника открыто. Ник — не часть Роя.
— Вот как, — тяну. — Значит, ты мне наврал всё, пока было «интересно», а теперь соскочить хочешь? Нет, не выйдет. Не убедил.
Во мне, скрестившем сейчас руки на груди, говорили чистое упрямство и обида. Мне было бы и легче не быть «стаей» Архивариуса — ничего, кроме бесконечных травм это не принесло, но теперь было уже досадно.
— Мэлло хочет Ника, хочет стаю. Другие единицы Роя — не понимают. Архивариусы, Архитекторы. Не было так. Нельзя.
— Ой, просто признай, что хочешь меня трахать, вот и всё, — зло цежу. — Не надо тут про отношения. Я, как видишь, не сайл, и не могу быть «стаей», даже если согласен.
— Ник согласен? — полосы Мэлло светятся ярко, цвет похож на тот, что выражает удовольствие.
— Ну да, — пожимаю плечами. — Твой фиолетовый друг же просил «доказательства». А они, как я понимаю, секс. Так дело-то невеликое, хоть сейчас нагнусь, особенно если ты пообещаешь быть поосторожней. Только это ничего не решит.
— Решит, — возражает Мэлло. — Но не личное дело. Ритуал. Проводят единицы сами, Рой узнаёт. Но Ник не может позвать Рой, ответить.
— Ну да, не могу, — кривлю рот.
— Мэлло и Ник могут не сказать Рою, что стая. Показать. Многим.
— То есть ты предлагаешь выйти на Арену и трахнуться там, чтобы все видели? — истерично усмехаюсь.
— Не Арена. Но многие. Сомневающиеся. Желающие. Будут смотреть. Но… — сайл чуть ли не впервые замолкает, не закончив мысль вслух, а лишь оформив её в цвет полос под глазами, но столь сложный, что я не разберу.
— Что? — нервно переспрашиваю.
— Хорус называет это «позор». Это — наказание для Ника.
Обхватываю голову руками и едва не подвываю от накатившего внезапно приступа истерического смеха, и едва могу из себя выдавить:
— По каким законам? Средних веков? Да вы нас уже три года трахаете без зазрения совести где попало в любой компании, и плевать хотели, насколько это унизительно! Думаешь, есть теперь хоть какая-то разница, сколько пар глаз будет смотреть на то, как я добровольно дам в задницу, если до этого никого не ебало, сколько будет наблюдателей того, как меня насилуют? Наказание? Тогда скажи мне, раз такой умный, за что мне и всем остальным — вы? Вы и есть наказание, боль и смерть, а унижения я так и быть, потерплю. Что, первый раз, что ли!
— Ник не так понял, — пытается объясниться Мэлло.
Но я его резко перебиваю:
— Как понял, так и понял. И если тебе не терпится меня трахнуть, да ещё и чтобы зрители были, так давай с этим быстрей разберёмся, пока я ещё не сдох! Только в порядок себя приведу, — зло выплёвываю.
Мэлло молчит, и по тусклому свечению полос не разобрать, рад он моей реакции или надеялся на обратное. Но я теперь уже точно не отступлюсь. Желают видеть мой позор? Пусть приходят. Подумаешь, просто ещё раз встать на колени, опустить голову, закрыть глаза и терпеть, пока всё не закончится. Иначе я так и останусь предметом для насмешек Адама и других парней, да и к Мэлло уважения не прибавится в Рое, явно. А я очень и очень многим ему обязан, по крайней мере, хоть я и попадал в неприятности только потому, что встретил его, мой Архивариус честно и бесхитростно пытается всё исправить.
А ещё довольно стыдно признаться, но когда я, стоя под душем, прикрыл глаза и всего на пару мгновений задумался о том, что Мэлло будет прижимать меня к себе, осторожно ласкать и даже брать, организм среагировал почти моментально, наградив меня за фантазии полноценным стояком.
Фыркнув, я перекрыл воду и раздражённо шлёпнул по члену рукой, шипя от досады. И вдруг заметил на локтевом сгибе ряд маленьких тёмных точечек, и небольшой синяк под ними. Уколы. Обезболивающее. Вот почему мне то нервно, то эйфорично, и даже когда я трогал свежий шрам на животе, то ничего не почувствовал.
Значит, нужно становиться «стаей» Мэлло поскорее, пока эффект от препаратов не прошёл, и боли резко не обострились. Наверное, я и склизкого члена внутри почти не почувствую.
Усмехнувшись, решительно берусь за опасную бритву, раскрываю её. Но никаких маниакальных или суицидальных мыслей у меня нет. Я хочу просто побриться. На меня же придут смотреть…
========== 20. Изменил нас, дал надежду, просветил, ==========
В чём-то сайлы схожи с представителями древних и эндемичных племён людей. Например, традицией «боевой раскраски». Ну, одежды чужие не носят, потому что нет в ней никакой необходимости, украшений — тоже. А вот рисунки на пластинах, как у туземцев — реальная практика. Как повседневные, нанесённые каким-то чрезвычайно едким красителем, обозначающие профессиональную принадлежность: зигзаги Архивариусов, петли Воинов, параллельные линии Строителей, волнистый узор Архитекторов и прочие; так и временные, другими веществами.
И вот такие-то мне и наносит сейчас Мэлло. Потому что стать стаей — это вполне себе событие. Надеюсь только, что смогу отмыться. Сайлы-то просто счищают сухую краску с пластин, а у меня такое чувство, что она намертво въедается, кожа болит под полосами, но я терплю.
Себя-то Мэлло давно уже покрыл узорами — бледно-голубыми, ярко выделяющимися на чёрно-синей шкуре, а вот со мной возникли трудности. Сайл благоразумно решил не использовать язык, поэтому касался меня только дополнительными конечностями, и проводил линии столь аккуратно и медленно, что это начинало походить на какую-то эротическую прелюдию. Впрочем, так оно и было, наверное.
Я порывался было ему помочь, но был мягко отстранён от этого, потому что именно ровность и расположение линий имели значение. Мэлло чертил узоры уверенно, но иногда замирал и просто осматривал меня со всех сторон. Ну да, слишком разные анатомически были люди и сайлы, и то, что у нас каким-то образом были возможны половые контакты, что и позволяло мне стать «стаей» — не более чем досадная случайность.
Наконец, Мэлло сдаётся:
— Ник. Где дыхательные щели?
— Ты вообще знаешь, как устроен хорус? — прыскаю.
Где «дыхательные щели». Конечно. А ещё две пары ног, и брюхо, и ещё чёрт его знает, что.
— Нет, — Архивариус как всегда предельно честен. — Недостаточно информации. Рой знает.
— Не спрашивай, не спрашивай, — машу на него изрядно заполосованными краской руками, — вот.
Конечно же, Мэлло только о костях в моих руках имеет понятие — лечил явно со знанием дела. Но думать, откуда у Роя подробные сведения такого рода, как-то не хочется. Указываю на собственные «дыхательные щели», и Мэлло, примерившись, проводит рядом полосу.