Кривлю губы. Бессознательно прошу защиты. У того, кто меня и трахает, уже почти что насилует, скорее, насаживая на член, чем сам двигаясь. И… как-то всё неправильно, и это больше всего отвратительно.
Конечно, я не феечка-стесняшка, и мой первый раз с сайлом был уже страшно давно, и с тех пор насильственный ад, подобный этому, не прерывался почти. И к самому процессу я привык. Сводило спазмом оттого, что это был именно Мэлло, и именно таким стал наш полноценный секс впервые.
Лучше бы он изнасиловал меня в первую же встречу, и делал это постоянно. Тогда бы я… а что? Продолжал бы наивно верить в его заботливость, жить иллюзией защищённости, тепла и счастья? Бесконечно закрывать глаза на то, что Мэлло — представитель расы, что нас поработила, сломила, изнасиловала во всех смыслах, и играется жалкими остатками человечества, как куколками подопытными? И всё происходящее сейчас со мной тоже не более чем эксперимент. Сможет ли человек стать «стаей» сайла. А на деле — сколько ещё унижений и травм способен вынести.
Кажется, я просто-напросто задыхаюсь, перед глазами пляшут чёрно-красные пятна и дрожащие, искристые круги. Сильнее всего болит голова, ломит виски, и обжигающе-горячая чешуйчатая кожа сайла не даёт облегчения.
Я пытаюсь считать толчки, чтобы хоть как-то уцепиться за остатки ускользающего сознания, но сбиваюсь ближе к тысячи. Начинаю считать заново и опять тщетно. Как же мучительно долго. У Мэлло явно какие-то проблемы по интимной части, потому что столько времени подряд меня не ебли даже те сайлы, что специально растягивали удовольствие, или были изрядно заглушены бензином.
Я уже на границе сознания начинаю слышать помимо влажного хлюпанья, что сопровождало весь процесс моего унижения, скребение зацепов об полы и прочий шелест нетерпения. Видимо, у сайлов длительность полового акта не котируется, и всех уже конкретно подзаебало на нас смотреть. И то, что Мэлло наконец замедляется, радует не только меня. Ну, ещё немного, ещё…
Я был готов к кислоте, да к чему угодно уже, даже к тому, что сайл мне шею сломает в порыве страсти. Но нет, всего лишь слизь, хоть и очень много. Мэлло, наверное, рекордсмен по её количеству, лужа подо мной растеклась гигантская. Но это единственное, что меня радует, потому что как только мой Архивариус вытаскивает свой так не утративший твёрдости отросток, мне внезапно хочется, чтобы он его обратно засунул, потому что такое чувство, как будто из меня половину кишок наружу вытащили, а на месте них дыра осталась.
Я даже нервно, дрожащей рукой ощупываю анус, не заботясь о том, как это со стороны выглядит, но тот всего лишь ужасно растянут, даже и не порван, а пищеварительная система по-прежнему внутри. Встать не могу, но испытываю непреодолимое желание покинуть лужу выделений сайла, и приходится отползти на сухой пол на четвереньках, и уже там лечь на бок. Ни на что иное у меня нет сил.
А Мэлло… ну что Мэлло. Он просто ушёл. Именно. Неслышно удалился куда-то в сторону нагромождений, вглубь логова Архивариусов. Оставив меня лежать всем на обозрение.
А мне… уже не обидно. И не больно совсем, правда. Никак. Выхолощенно-пусто, и просто приятно дышать в ровном ритме, вот и всё… вру.
— На, держи, иди сюда.
Вот никогда бы не подумал, что такое случится. Мимо идут сайлы, утратив всякий интерес, а ко мне подсел Адам, накрыл материей, похожей на родильную, и почти что насильно притянул к себе.
Обнимает, и я вижу, что сам он едва не плачет, нос и щёки пошли алыми пятнами. Тот самый Адам, что насмехался надо мной, что ненавидел меня за привязанность к Мэлло, и презирал всех людей за то, чем я занялся добровольно.
— Я живой, — с трудом разлепив пересохшие губы, уведомляю его. — И тебе не нужно…
— Нужно, — перебивает Белоснежка. — Он тебя… часа полтора вот так… или больше… это всегда? Молчи. Понятно, что всегда. Ты так улыбался… грустно.
— Не убедил? — и не думаю молчать.
— Ещё как убедил! Меня как парализовало, веришь? Как будто ты этой улыбкой всем нам говорил, что ни за что не сдашься. Как будто ты сам согласился.
— А я и согласился. Сам.
— Ты всё-таки сумасшедший, Ник. Ничем не отличаешься от Маркуса. Мы все здесь сумасшедшие.
Последнюю фразу Белоснежка произносит по-английски, и я понимаю, что это цитата. Ну конечно же, Чеширский кот. Как нельзя кстати.
Но ответить ничего не успеваю, потому что Адам вдруг выпускает меня из объятий, вскакивает и отбегает прочь. И причина этому — Мэлло, что вернулся так же неожиданно, как и ушёл ранее.
Теперь уже он прижимает меня к тому, что сойдёт за грудь, к пластинам, как бы старается укрыть от всего мира. И несёт прочь, осторожно, даже ничуть не качнув. Как будто ничего не случилось, как будто не он только что меня унизительно трахал на публику. Вновь запустил программу заботы, вот как? Так и есть, потому что спрашивает, уже в коридоре:
— Ник в порядке?
— Нет, — устало выдыхаю.
— Будет лекарство, — несколько суетливо заверяет меня Мэлло. — Врач. Что нужно?
— Ничего. Пить и спать.
Архивариус на это не отвечает, но прибавляет шаг.
— Меня хотя бы приняли?
Неизвестно, зачем я это спрашиваю. Мозг устал так, что мне уже ничего не интересно, я просто поддерживаю беседу.
— Да, — заверяет меня Мэлло. — Ник — стая. Рой.
Всё и сразу. Замечательно. И что теперь? Высветлят у меня на боку знак и заставят работать наравне с другими сайлами?
— Другой хор не навредил Нику? — беспокоится мой Архивариус, подразумевая, очевидно, Белоснежку. — Мэлло не забрал Ника сразу, Мэлло говорил с Роем, Мэлло…
— Тихо, — обрываю я сайла, похлопав рукой, что ещё дрожала, по пластинам. — Не нужно ничего объяснять. Надо было, значит, надо.
Вру. Я очень многое хочу и выспросить, и высказать. Поддаться истерике. Просто кричать и проклинать сайла и весь его Рой последними словами, все их традиции и культуру. Дать волю эмоциям.
Но на это уже не хватает сил, которые всё стремительней меня покидают, когда напряжение отпустило. Как слизь мой кишечник, пропитывая ткань.
И я вновь с какой-то тупой и покорной благодарностью принимаю заботу сайла, то, как он меня обтирает, укладывает на лежак, осторожно защёлкивает браслет, сверяясь с показателями моего здоровья. И даже когда набирает воду в пасть, прямо из-под душа, и приносит её таким образом, не противлюсь, послушно тянусь и пью из той выемки, через которую инсектоиды выпускают язык.
Почти и не кислая, но уже не холодная. И, может, и прав Влад, разглядевший в этом ритуале поцелуй. Чем-то похоже, особенно для такого неадекватного сознания, как моё. Стая сайла. Отлично. Вот просто лучше не придумаешь!
Мои внутренние органы, которые чувствуются сейчас так, как будто распухли раза в два и кровят, только подтверждают разнообразными видами болей, что я окончательно поехал психикой.
А ну и ладно. Белоснежка уж точно прав, здесь все такие. Вот и не буду выделяться.
𐂧🐍💧 ☵ ⫾⫾⫾ 𑗊
========== 21. Излечил, продлил жизнь нам. ==========
Жить урывками мне нравилось всё меньше. Да и просто жить. Особенно если перед глазами, стоит только их открыть, каждый раз — тот же потолок. Мертвенно-серый. Цвет ячеек в осиных гнёздах, которые я на спор сбивал палкой из-под карнизов. В детстве. В иной жизни, что вспоминается как будто сквозь закопчённое стекло. Такое, через которое можно смотреть на нечто слишком яркое, не боясь ослепнуть.
Сейчас же — существование, состоящее из череды унижений и непрерывной почти боли. Такой, что хочется никогда не просыпаться, остаться в душащих объятьях беспамятства, лишённых снов. Никто в Улье их не видит, и каждое бессознательное забытьё — провал в бездну. Поэтому и чувство времени полностью теряется — нельзя сказать, проспал ты час или год. Может, узнать время суток хотя бы, или как это здесь называется, цикл?