Пытаюсь сесть, и если на локти у меня получилось опереться, то дальше… хочется заорать. Всё от поясницы ниже — остаётся абсолютно неподвижным и бесчувственным. Даже тупая внутренняя боль, мой теперь бессменный спутник — как будто обрывается. Ну всё, видимо, приехали, конечная. Парализовало. Удивительно, что этого раньше не случилось, вот что.
Я остаюсь странно-спокойным. Подозреваю, что меня опять накачали какими-нибудь лекарствами, чтобы я, драгоценный эксперимент, не издох. Да сколько можно уже!
С тела исчезли полосы краски, как и не было. Браслет, когда я поднёс его поближе к лицу, засветился приятным оттенком зелёного. То есть получается, что паралич не опасней какой-нибудь царапины, так? А ещё в голову приползла ленивая и лишняя мысль о том, что регулировать индикацию от зелёного к красному — человеческая, а не сайловая, условность. Пытаюсь прогнать её и других, решив осмотреться.
Комната всё ещё моя, но не та, что «имитирует среду естественного обитания», а в передвижном доме Мэлло. Только в ней, похоже, затеян ремонт: стены и пол частично разобраны, около суетятся две машины необычной конструкции. Мало того, что не разбудили меня, так ещё и сейчас аккуратно режут покрытие стены абсолютно беззвучно, мне даже на секунду кажется, что я оглох, или что нас разделяет толстое стекло.
Но обычный шум Улья, напоминающий отдалённый гул, никуда не исчез, да и я вполне слышал собственное хрипловатое дыхание. А вот если машины даже при строительстве не шумят, сайлы тоже тихие, бои на Арене далеко не каждый цикл — что вообще создаёт шумовой фон? Ветер снаружи? Очередные порождения больного и усталого мозга, отравленного неизвестными веществами, вот это что. И всё от безделья. Или холода.
Хоть я и был укрыт какой-то однотонной-сероватой, плотной и тяжёлой тканью, напоминающей что-то среднее между той, которая «родильная» и обыкновенным плотным одеялом, всё равно было прохладно, а воздух в комнате и подавно дарил ощущение той ещё свежести. Изучателя Мэлло рядом не было, греть меня было нечему. Или некому? Насколько развита индивидуальность у машин Роя?
Вот, вот когда я бы мог задавать целый ворох умных вопросов! Только некому сейчас. Да и я бы вопросы не задавал, а только возмущался своим положением.
Пробую сесть. Выходит почти никудышно, как будто полтела у меня от тряпичной куклы. Сдёрнув ткань, обнаруживаю, что полностью голый. Зато хотя бы целый. Ощупывание ног привело к довольно неоднозначным результатам — кое-какая чувствительность у них ещё сохранилась, боль от щипков не ощущалась, а вот сам факт прикосновения — да. Хоть что-то. Пару лет реабилитации я снова хожу! А до этого, видимо, смерть. Теперь уже от скуки.
Пару раз окликиваю машин-строителей, но тщетно. Впрочем, не то чтобы я удивился, слышать могли далеко не все изучатели, а что бы строители… Можно было, конечно, помахать руками, или как-то иначе привлечь к себе внимание, но как знать, какие у них инструкции насчёт меня, не сочтут ли помехой в работе. А как расправлялись сайлы и их механизмы с теми, кто сопротивляется, я ещё не забыл. Сглатываю тугой нервный ком. Хотя, казалось бы, кошмары уже меня не мучают.
Голова постепенно проясняется, в неё закрадывается не только покалывающая, пока ещё лёгкая, боль, но и некоторые идеи. Например, что браслет на моём запястье — не просто монитор здоровья и красивая манжета с зигзагом. Можно носителя такого знака вызвать. Архивариуса. Моего Архивариуса.
Но в качестве идеи это выглядело просто и понятно, а вот когда дело дошло до попытки реализации — я вновь почти бесцельно тыкал вкладки, пытаясь хоть как-то сообразить, как это работает. Я только в механике немного соображал, ну… телефон использовал. Как и все. Ничего особенного. И имел почти полное отсутствие пространственного мышления в довесок. Зато у меня было предостаточно времени, и больше никаких других возможностей себя развлечь.
Был ещё вариант, где я засыпаю или просто жду, когда за мной придут поухаживать. Но его отбросил, потому что заснуть, когда рядом ходят две посторонние машины, а сам я не могу даже лечь поудобней, не получится никак.
Минут потратил изрядно, но всё оказалось намного проще, чем я думал — тот значок зигзага во вкладке, где высвечивалась моя биометрика, я ошибочно принимал за стилизованную пульсовую волну, эдакую пометку. Забыл, что у сайлов нет никаких украшений. И надо было всего-то, что подержать её пальцем, пока не изменит цвет. По крайней мере, именно это я и сделал, и в меня ткнулась огромная чёрно-синяя морда через какое-то совсем уж незначительное время.
Мэлло. Совершеннейшая радостная собака, только инсектоид. Со светящимися голубым и белым полосами под глазами, и со своим синтетическим:
— Ник.
— Ну я, я, — отпихиваю руками пасть сайла подальше, потому что острые пластины впились в плечо.
— Есть? Пить? Врач? Чиститься?
— А у вас есть различие между есть и пить? — вместо чего-то вразумительного выдаю я одну из химер, порождённых разумом.
— Нет. Другой обмен. Не нужны жидкости.
Мэлло отвечает тут же, как будто всё так и должно быть.
— Однако вы нажираетесь бензином.
— Жидкости — еда.
Вот, удачное я подобрал слово. Общесмысловое. Нажираются.
— Есть? Пить? Врач? Чиститься? — повторяет сайл в точности свои вопросы, как будто он на них запрограммирован.
— Ничего и новые ноги, — бурчу. — Что со мной опять?
— Не больно. Нику не больно. Мэлло просил. Блокада.
Отступив и наклонив голову, Архивариус нерешительно переступает передними конечностями. Не может выразиться ясней, опять не хватает ему слов, а мне — смысла.
— Какая блокада? Ленинградская? — злюсь.
— Лекарства. Нику дали лекарства. Внутрь.
Вот, так уже понятней. Только что это за таблетки-то такие?
— И прорыва этой блокады тоже два года ждать?
— Нет понимания.
— Ну, когда я двигаться смогу?
Приходится перефразировать. Как будто с ребёнком общаюсь, который не знает о сарказме и прочих вывертах, принимая всё за чистую монету. Даже хуже. Дети быстро учатся понимать интонации, и не верить всему, что говорят. А сайлы обитают в своём, стерильно-логичном информационном мире, где единственная ложь, которая может существовать, — заблуждение от недостатка данных.
— В следующий цикл. Через два цикла покинем Улей.
— То есть как? Зачем? — вновь пытаюсь сесть, но тщетно.
— Работать. Мэлло — Архивариус. Ник — Архивариус.
— То есть как? Что… а что… делать? — сбиваюсь я на лепет.
— Ник — единица Роя. Рой. Должен приносить пользу.
— Ага, — огрызаюсь. — А этот твой Рой мне что?
— Условия жизни. Машину. Одежду. Еду. Тепло. Защиту. Рой дарит тебе Рой.
Последнюю фразу Мэлло произнёс, подняв голову. Вроде как это должно было что-то означать, но пока я видел лишь сплошные проблемы.
— А потом, когда я не смогу выполнять вашу работу, потому что я, блядь, человек, Рой меня вышвырнет! Или что у вас делают с беспомощными!
— Ничего, — Мэлло вновь наклоняет голову, чтобы лучше меня видеть, — Рой каждой единице найдёт выполнимую работу.
— А если я не хочу? — возмущаюсь, сложив руки на груди.
— Нет понимания.
— Не хочу. Не буду. Просто так.
— Нет понимания. Единица должна.
— Зато я понял, — выдыхаю. — На самом деле у вас нет свободы воли, ведь так? Как там? «Рой должен лететь?» Вы — один послушный организм. А у клеток не бывает собственных желаний!
— Единицы желают, — возражает мне Мэлло. — Рой должен лететь, каждая единица желает, чтобы Рой летел. Зачем желать другое?
И ведь задумаешься же! Зачем, если тебя с детства этот Рой растит, воспитывает, не бросает, обеспечивает всем для жизни и развития? Зачем им ненавидеть и не подчиняться системе, если личной выгоды этим не достичь, а занятием любимым делом, которое по душе — да?
Тихо усмехаюсь. Нет у сайлов понятия бога. А значит, и никаких «бессмертных душ» тоже нет.