Кажется, что воздуха уже начинает не хватать, как крышка надо мной отлетает вверх, меня ослепляет светом, щурюсь, но всё равно пониманию — никакой это был не гроб. Ударился лбом я — о пластины Мэлло. Ведь именно его жучиная задница вместе с владельцем снова решила меня беречь и защищать, пряча под туловищем. Да ещё и почему-то в цветах. Как только хочу выразить своё возмущение прямо в эту шестиглазую морду, лепесток попадает в рот, я давлюсь и кашляю. Сажусь, отплёвываясь, и понимаю, что полностью раздет, хотя и утоплен в белых хризантемах, как невеста какая в платье. Никакого детёныша поверх тела теперь нет, но вторая попытка возмутиться прерывается, когда вижу, что у меня на груди. Или в ней, потому что кристалл, почти такой же, какой раньше висел у меня на шее, утоплен глубоко в кожу, кажется, что прикреплён к костям. От такого «украшения» не больно, но снять его нет никакой возможности — сразу же попробовал.
— Дар, Ник, — тут же поясняет Мэлло.
Не впечатляющий. Это не то, чего ожидаешь в качестве подарка от целой расы. Да ещё и компенсирующего все ужасы. Хер его знает, что там у него за свойства, но пока этот выкидыш Сваровски кажется нелепым. Да ещё и посередине груди. Хоть не на лбу, но могу ли я быть уверен?
Ощупываю лицо — вроде моё обычное, только у меня так себе отличная борода — редкая, но уже на палец накрутить можно. И усы. Сколько я проспал и где?
Комната не знакомая, но это не помещения для сайлов — очередная «имитация среды обитания», вроде бы как спальня. Окон предсказуемо нет, потолок всё той же серости, характерной для Улья, а в остальном уютно, хотя почти всё пространство занимает Мэлло. Ему даже пришлось поставить две лапы на мебель. А всего их у него теперь — шесть, и то ли это первый звоночек, что я всё ещё продолжаю спать, а то ли наоборот, — на всю жизнь уже выспался. Второй. Глаза же тоже теперь в порядке. Но всё это — потом, самый главный вопрос не обо мне и не о времени.
— Ребёнок, Мэлло. Твой сын… он?
Точно ничего не казалось и не мерещилось — под ключицами у меня шрамы от разрезов, на груди, справа от кристалла — ещё один, у бёдер два…
— Не здесь. Мэлло скоро покажет. Ника ждут.
Отвечает так, что остаётся непонятным, жив ли ребёнок. «Не здесь». А когда изящно и ловко, несмотря на стеснённость пространства, разворачивается и уходит, понимаю, кто именно меня ждал.
Едва не между ногами у сайла проскакивают, так хотят меня видеть, наверное. Белоснежка, в светлом брючном костюме. Следом за ним — Влад. Да. Живой и здоровый, только волосы непривычно короткие. Дылда. Тот рыжий парень, что постоянно читал. Ещё много кого, а ведь я и их имён не знаю, но это не очень и важно — они притащили мне пиццу. Настоящую. Преогромную. Ещё пар от неё идёт.
— Со вторым Днём Рождения! — торжественно поздравляет Белоснежка и хлопает пиццу прямо так, на кровать передо мной и на колени, прикрывая моё достоинство поверх цветов. Угощение на картоне и промокательной бумаге, в фирменной коробке. И Адам не может не пояснить за свой — а чей ещё? — кулинарный шедевр:
— Конечно, тебя запланировали будить, подготовились. Ешь. Не спрашивай меня только, по какому она рецепту — тут курица, грибы, оливки, огурцы… сыра нет, прости. На сливках. Продукты жутко трудно раздобыть. Бери и жри, в общем.
Дважды упрашивать меня не надо — в носу и горле что-то скребёт, но я зверски голоден, впиваюсь в кусок зубами с остервенением, и только проглотив его почти до корочки, невнятно чавкаю «угощайтесь». Тут точно на всех хватит, так и готовилось. Как раз тот случай, когда как в рекламе — лучше жевать, чем говорить. До того момента, как замечаю, пока слежу за ребятами, что Влад тянется к куску как-то неуверенно, не глядя, Белоснежка перехватывает его руку на полпути и направляет точнее.
— Влад, ты…
— Да, — сразу же, не дожидаясь вопроса, перебивает меня. — Я теперь не вижу. Мы не будем об этом, хорошо?
— Это проблемы, но не трагедия, — Адам притягивает Влада ближе и целует в стриженную макушку.
Я замечаю в волосах швы, а остальные никак не реагируют на подобные нежности — видимо, их отношения уже всем известны. Как и последствия от травмы, нанесённой Маркусом.
— Да, не надо пессимизма, — соглашается Дылда. — Знаешь же, что подрастёшь немного, сделаем тебе операцию, вон, как Нику. Он живой и здоров теперь, как рыба.
— Ага, мне тоже год лежать? — ворчит Влад, только обернувшись на голос, глаза неподвижны, и от этого жутковато. — Ой, простите.
— Год?! — чуть пиццей не давлюсь.
— Мы не хотели тебе говорить, — мнётся Дылда, — но год и два месяца примерно. Сначала в резервуаре, потом так вот. Так что сразу если на ноги не встанешь и не пойдёшь — не пугайся. Массаж — массажем, но…
Отдалённо начинает доходить, что всё так и есть. Я отсутствовал в их жизнях так долго, и надо же — меня не забыли, даже о том, что пиццу просил. Так вот почему шрамы выглядят такими старыми, а мелких, которые должны были остаться от стекла, так и вовсе нет уже. И вот почему кристалл в груди глубоко так врос, и рядом нет воспаления. Всё в прошлом.
— А почему так долго-то?
— Нет, он ещё спрашивает, — разводит руками Дылда, к неприятно-длинным пальцам прилипла зелень. — Да на тебе места живого не было, ни одного целого органа. Воспаление кишечника ещё…
— Так, стоп, — Белоснежка прерывает не самые аппетитные подробности беседы. — Всё потом ему напишешь, расскажешь, хоть медкарту выдашь. А сейчас быстро все взяли по куску ещё и свалили. Нам нужно к вечеру подготовиться. Тебе, — смотрит на меня, — тоже. Так что отдохни.
— А вечером что? — настороженно осведомляюсь.
— Ничего особенного. Поработаешь на благо своего Роя, заодно и для нашего тоже. Никакого травматизма, обещаю.
— Адам, — одёргивает его Влад.
— Да я помню, что ты тоже Рой, не злись, — Белоснежка тут же меняет тон голоса, забавно.
Ошалевшему от новостей мне больше никто ничего не поясняет — альбинос до сих пор лидер, с ним не спорят. Оставшись в одиночестве, я тупо гляжу на добрую треть от пиццы, пережёвывая тесто очередного куска чисто механически, как корова. Пытаюсь всё осознать и уложить в голове, но получается плохо. Никто не бросил меня, все заботились. Я ещё нужен Рою. Влад теперь не сможет рисовать. Кристалл этот — лекарство? Мысли захватили глубоко, я только краем глаза успел заметить что-то серое, что меня толкнуло в бок так, что опрокинуло, остывшая пицца полетела на кровать начинкой, и всё сверху присыпало цветами.
И тут же я был укушен, не сильно, но чувствительно. Сайл, что это сделал, был, конечно, мелким, но это в сравнении с Мэлло, который его тут же оттащил. Серый. Призрачно-серый, я никогда не видел такой светлой шкуры. А глаза — фиолетовые. В отца.
— Мэлло, это…
— Знакомься, Ник. Сын. Стая.
Эмоции у меня крайне противоречивые — смесь изумления, радости и ощущения какого-то смутного родства. Как будто навязанного искусственно. Проросший во мне отцовский — или материнский? — инстинкт. В прямом смысле проросший. Любить просто так маленькое чудовище, что сейчас, отчаявшись покусать меня, зажевало край одеяла и млеет от этого, — крайне затруднительно. И Рой я слышать не начал — без сюрпризов.
— Как я познакомлюсь? Имени же у него нет?
— Единицам Роя имена…
— Да знаю, — перебиваю. — Но потом не проси его как-нибудь назвать.
Детёныш вертит головой, посматривая то на меня, то на Мэлло. По-человечески или по-собачьи, но забавно. Не слышит нас и не может понять, как же мы всё-таки общаемся. Хочется его погладить, потрепать по мордашке, но не решаюсь — Мэлло как-то не очень его воспитывал, не рассказал, что откусывать руки людям — нехорошо. Вместо этого спрашиваю:
— Ну и как он на свет появился? Последнее, что помню — как его носителем стал. Не успел прикрепиться, и его удалось пересадить?
— Нет, Ник вырастил сам.
— А, понимаю, — постукиваю по кристаллу на груди. — Эта штука.