— Дар только лечит. Меняет. Ник был носителем. Отпустил. Как Рой когда-то умел.
— То есть, всё произошло «естественным» путём?
— Да. Правильные эмоции. Ник был готов отдать, но и решился отпустить.
— Чушь какая-то, — потираю виски. — Да, я помню, что вызвался быть носителем сам, но за остальное — не отвечаю. Не в этом же дело, если я правильно понимаю? Вы, сайлы, не потому здесь, что просто не хотите детей сами. Одного желания мало. Неужели потому, что я парень?
— Пол носителя не важен. Правильные мысли. Баланс. Ник спас многих. Рой будил носителей хоров.
— То есть… живые женщины?
— Да. Рой отпустил их.
— Стой, подожди. То есть вы будили «беременных» и извинялись? «Ой, простите, мы использовали вас как инкубатор. Но будущий ребёнок миленький, не правда ли?»
Маленький сайл, как будто уловив, что речь и о нём, помотал головой. Кусок одеяла с треском оторвался и остался у него в пасти. Даже мне такой малыш не кажется уже ни беззащитным, ни хорошеньким. Бестолковое, опасное бедствие.
— Хоры говорили носителям, что дети расы хоров. Говорили, что носители больны.
— Лгали, то есть. Ну конечно. Вы же не додумались бы до лжи, если она и во спасение. Как же всё было просто, — раздражаюсь, — сказать женщинам об этом!
— Мэлло понял, — ничуть не хвастается, просто констатирует факт. — Не всегда получалось. Не всё поколение Роя родилось, осталась восьмая часть.
— Лучше, чем вообще ничего. Вот же хуйня, это я получается что, мир спас? Нихуясе я себе Иисус, мне теперь пожизненная слава положена, — цензурных слов для выражения эмоций у меня не осталось, почти истерика. — Да точно наёбка, святые по облакам скачут, а я ссать хочу. Прости, но я бы не хотел прямо здесь и при ребёнке. Вы не уйдёте, ну, на время?
Пока оба сайла в комнате, то и с кровати не встать — ноги некуда поставить, так тесно. Мэлло, к счастью, не возражает. Сын его, видимо, разбалованный — приходится взрослому сайлу оттаскивать его «руками», а потом пихать мордой перед собой. А, может, мал он ещё, чтобы хоть что-то понимать — ему меньше года, в таком возрасте человеческие младенцы и ходить не умеют, ползают разве что и писаются.
Именно таким себя сейчас и ощутил — предупреждал же меня Дылда, чтобы резко не вставал — но какой там, я же герой! Упал больно, ударился коленями и локтями. С опорой на кровать попытался встать снова, но ноги слушались плохо. Плюнув, натуральным образом пополз из комнаты – ссание под себя на пол унизило бы моё человеческое достоинство сильнее.
Места оказались знакомые — это моё собственное сымитированное жилище, просто в спальне я никогда не был. Ссать приходится в душе, стоя на коленях, и одной рукой упираясь в стену — престранная поза, но я и так год под себя ходил. И кормили, должно быть, через зонд, поили… а до этого в резервуаре как-то выживал. Как овощ какой.
Включаю воду, смываю с себя застарелый пот и налипшие во множестве лепестки. Вот цветочная эта феерия — та ещё загадка. Хотя жить с сайлом — не соскучишься, в большую и наивную голову Мэлло могут прийти любые идеи — от гениальных до абсурдных. Встаю аккуратно, по стеночке, выглядываю из душевой кабины. Над раковиной рядом — зеркало. И в нём явление чукотского моджахеда в африканском раскрасе, а не я. Полосы от статуса Архивариуса никуда не делись, это теперь неизменный факт. Но побриться я могу и должен — борода с усами мне идут примерно так же, как сайлам пошли бы балетные пачки. Волосы тоже приходится радикально обкорнать — терпеть не могу длинные пряди. А если зубы почистить — пасты нет, только порошок, но хотя бы зубной, а не стиральный, — то вообще стану приличным человеком. Не суждено, видимо — Мэлло снова за мной подглядывает. Понятное дело, что я его не услышал, но вот в зеркале позади — увидел. Наглая морда лежит внутри ванной на полу — весь сайл остался снаружи, в коридоре и зале.
— Ну, и чего тебе? — буркаю, не оборачиваясь.
Вместо ответа меня обвивает язык, поднимает над полом и тащит. Зубную щётку приходится просто выпустить от безысходности — падает на пол, жалобно хрустнув о кафель.
А зачем я понадобился Мэлло, понимаю, по своей наивности, только когда сайл уже пристроился напротив зеркального шифоньера, подхватил меня средними конечностями сзади, под колени, приподнял и развёл мне ноги в стороны. Да и то только потому, что, качнувшись и уперевшись руками в стекло, вижу в нём отражение члена сайла. Да, чёрного, склизкого, огромного. В непосредственной близости от моей задницы.
— Эй, да ты не охуел?! Отвали! — пытаюсь вырваться.
Куда там — язык только плотнее сжимается, а сайл тянет меня на себя, вынуждая оттолкнуться от зеркала, прогнуться назад и попытаться уцепиться за пластины на его груди — мне всё равно не сбежать; но хотя бы поясняет свою озабоченность:
— Ник — стая. Вечная стая.
— Хочешь сказать, год не трахал…гх!
Мои рассуждения прерваны, ничем иным, как членом в заднице. Понял, заткнусь. Адски больно, но Мэлло хотя бы не двигает им. Как будто для того, чтобы успокоить, меня обхватывают «руки» сайла, и поглаживают. Особенно задерживаются около сосков, сжимают их между «пальцами». Немного приятно. Сайл уткнул край морды мне в плечо и смотрит на отражение. Вот чего он хотел — чтобы я перестал быть в «слепой зоне», понаблюдать за тем, как меня же и трахает!
Уже с первым толчком понимаю, что всё не совсем обычно — член не как всегда, ощущается где-то на пути от печени к желудку, а входит в меня едва ли на треть. Ещё и под таким углом, что мне вдруг резко почему-то снова хочется ссать. Но это уже нереально — член у меня встал. И не обделён вниманием — его стискивает кончик языка Мэлло, уже обмазанный слизью — брезгливости сайлы не ведают. Он довольно жёсткий и острый на конце — опасаюсь, как бы не возникла идея меня трахнуть не только в задницу. Не додумывается, и я расслабляюсь.
Мэлло разводит бёдра мне ещё шире, к языку на члене прибавляются ещё и поглаживания «пальцев». А другая его конечность гладит мою кожу просто так — то шею, то спину, ноги, лицо. Хаотичная нежность. И от самого траха уже никакого дискомфорта — как будто не с сайлом, а с человеком. Ну, почти. Глаза всё-таки закрываю — бросив взгляд на своё отражение — стыжусь, сжимаюсь, и заднице больно — этого делать нельзя. А вот стонать, скрести ногтями, ломая их, пластины сайла — можно и нужно. У меня так точно также — год ничего не было, и кончить хочется нестерпимо. Да, вот так вот. От того, что меня трахает сайл, и мне это нравится. Больше того, я тихо прошу:
— Глубже.
— Ник? — тревожно переспрашивает Мэлло.
— Ничего, хорошо всё… но глубже, пожалуйста, — смущаюсь, но прошу.
Извращенец. Я теперь — грёбанный извращенец. Иначе не объяснить то, что кончаю тут же, как только член сайла входит целиком, и меня слегка царапают пластины брюха. А ведь больно же, да ещё и Мэлло останавливаться не собирается — и меня тоже не отпускает. Эрекция уже болезненно-механическая, второй раз так быстро мне не кончить — я еле успел отдышаться после первого. Ноги прижаты к груди и животу — дышать так труднее, зато проникать в меня — легче. Прикусываю «руку» сайла, когда становится совсем уж некомфортно — но нам до понимания друг друга далеко, для Мэлло это совсем иной знак — он ускоряется. Горячо. Внутри горячо и тупая боль, с каждым толчком — вспышка, а когда движение возвратно — ноющая тяжесть. Терплю. Пытаюсь по привычке посчитать, но сбиваюсь. Я напросился сам, в порыве похоти. А ведь Мэлло хотел нежности, осторожности. Хотя так ему — само собой приятней.
Слизи внутри я не чувствую, но когда сайл вытаскивает член — она просто выливается из меня, а когда опускает на пол и я пытаюсь стоять, — течёт сзади по ногам. Не кислота. Хорошо.
Мэлло выпускает меня из «рук», оставляет только язык — и то не дрочит им мне уже. Спрашивает:
— Ник хочет ещё?
— Н-нет, — мотаю головой и, сдавшись, сажусь на пол. — А тебе не нужно?
— Ник — вечная стая. Много времени.
— Ага, — рассеяно киваю. — Целая жизнь.
Живот почти не болит, но охрипнуть я немного успел, и хочется пить. Но не хочется вставать. Всё решаемо.