— Я сам выбираю себе обстановку, — ответил сенешаль.
Возникла пауза. Лу понял, что его привели сюда не только ради того, чтобы этот напыщенный человек придирался к сюжетам интерлюдии. Это был только предлог, чтобы получить средство воздействия на предводителя актеров.
— Если мы ненароком оскорбили вашу честь, сударь, то покорно прошу принять мои извинения.
Фуа сделал жест, который скорее выражал нетерпение, чем безразличие.
— Могу ли я каким-либо образом искупить наш поступок…
— Можете, Лу. Вы прибыли сюда с четырьмя посторонними, не так ли?
— Они нам встретились по пути.
— Как было условлено?
— Нет-нет. Мы их раньше никогда не видели.
— Но вы говорили с ними? Особенно с человеком по имени Джеффри Чосер?
— Мы беседовали… довольно много, — ответил Льюис, сообразивший, что именно это хотел от него услышать незнакомец.
— Тогда вы должны мне все о нем рассказать, — объявил сенешаль.
* * *Актеры доиграли программу до конца. Жители Гюйака извлекли урок из нравоучительной истории об Иакове и Исаве: женщины коварны, а младшие братья двуличны. Льюис Лу вернулся как раз перед концом действия.
— Где ты был, муженек? — спросила Маргарет.
— Нашел новых друзей.
— У нас важные зрители, — сказала она и показала рукой на край площади, куда выходили боковые ворота замка. Там стояла группа изысканно одетых людей. Льюис без слов понял, что это обитатели замка. Ему показалось, что среди них и Джеффри Чосер.
— Они видели, как мы играем?
— Они появились недавно. Мне кажется, они пришли поглядеть, достаточно ли мы для них хороши.
— А что, граф де Гюйак и леди Розамунда тоже там?
— Ну да.
— Да что с тобой? — спросил Льюис, почувствовав в голосе жены напряженность.
— Я всегда считала, что лучше играть перед простыми людьми. Их легче понять.
— Благородные больше платят.
— Их сердца не столь горячи, — ответила она.
Не придав большого значения внезапным колебаниям жены, Льюис Лу взобрался на повозку и привычно и уверенно объявил, что они покажут завтра. Гвоздем вечера должна была стать пьеса о Самсоне и Далиле, где Алисе предстояло выступить в роли соблазнительницы, а Саймону в роли героя-силача, который в конце погибает сам, но забирает в могилу своих врагов. Алиса держалась скромно, но томно огладила свои бедра.
Небо постепенно окрашивалось в темно-синие тона, и ласточки поднялись выше в небо. Знатные господа вновь удалились в замок через задние ворота. Простые гюйакцы расходились с неохотой, тем не менее площадь понемногу опустела, и владельцу винной лавки пришлось закрыть свое заведение. Тем временем на небосклоне зажглись первые звезды. Жители готовились ко сну и закрывали ставни на окнах. Актеры вернулись в свое временное жилье в надворной постройке замка. В какой-то момент они спохватились, что нет Бертрама. Правда, это обстоятельство никого особенно не потревожило. Актеры люди вольные и умеют сами о себе позаботиться.
Между тем знай они, что с Бертрамом, то не остались бы столь равнодушными: ведь Бертрам боролся за жизнь в водах Дордони. Парень не умел плавать, но в одном, по крайней мере, судьба ему благоволила. Окажись он в реке в любое другое время года, то не смог бы противостоять стремительному бурлящему потоку. Но летом, когда реку не подпитывали ни паводки, ни осенние дожди, течение оставалось хоть и сильным, но преодолимым. Беднягу мотало и крутило. Мокрая одежда тянула на дно, будто свинцовая, тяжелые башмаки висели на ногах словно кандалы. В редкие мгновенья его выносило на поверхность, он едва успевал глотнуть воздуха, как его снова уволакивало под воду. Он молотил изо всех сил руками и ногами, но удержаться на плаву не мог, вода заливала рот, нос, глаза, уши. Бертрам посчитал, что пришел его час проститься с жизнью. Когда он опять вынырнул и успел сделать, видимо, последний глоток воздуха в своей жизни, то попытался позвать на помощь, но изо рта вырвалось лишь отчаянное нечленораздельное бульканье. Однако ему еще раз повезло. Его спасли.
Бертрам не мог точно вспомнить, как попал в эту страшную передрягу. В голове мелькали разрозненные картины. Какой-то монах, что стоял чуть поодаль толпы на краю площади, лицо скрыто под капюшоном. Под конец пьесы об Иакове и Исаве он подошел к Бертраму и сообщил торопливо, что его собака, мол, вот-вот утонет.