На священном оружии, в ярых устах, на сердце я обязан носить до скончания дней печать, так безумный пророк, чернокнижник и староверец больше лживых богов убоится его меча, так пребудет мой дух до безумства силён и крепок, закалённая сталь, словно бритва, всегда остра, так откроют глаза широко сотни тех, кто слепы, а иначе всю ересь я выжгу огнём костра, искорчую как сор, изведу на железных дыбах, разопну на крестах, самолично отправлю в ад. Путь от милости господа скор, переменчив, зыбок, и ступив на него, никогда не свернуть назад.
Укажи мне дорогу – бесхитростно попросил я, на служение богу истратил пустую жизнь. Ты не сразу ответил великой и страшной силой, и убитых врагов я к ногам твоим низложил, беспокойный народ иноверцев срубил под корень, их воителей, жён и детей передал огню, только сон потерял, не видать мне теперь покоя. О прощении жалкой души каждый день молю.
В бесконечных сражениях видел и бесов лица, и смеющихся ангелов в бездне и вышине. Подскажи мне, господь, так кого мне теперь страшиться?
Раз я всех победил, то кого же бояться мне?
Одержимый
Завывал грозный ветер и страх шевелился в венах. Я провёл свой отряд сквозь чащобу и бурелом к позабытой деревне, где кровью на серых стенах беглый маг расписал, как жестоко мы все умрём, как свирепый огонь нас изжарит до чёрной корки, твёрдый лёд, заморозив, расколет на сто кусков – что мы ляжем костьми и отведают плоти горькой остроклювые вороны, стаи лесных волков, что он сам поживиться сердцами совсем не против, укрепить черепами свой жуткий стальной доспех. Мы достали мечи, поснимали кинжалы с бёдер. Над селом прокатился злорадный и громкий смех.
На заточенном шпиле обросшего сором храма – возле ржавых крестов, выше всех деревенских крыш – запылала звездой ярко-алая пентаграмма, а над нею парил не беглец, жуткий призрак лишь, облачённый во тьму, словно пастор в златую робу, и сжимавший в руках чей-то мерзкий рогатый лик. Солнце рухнуло в лес, обжигая огнём и злобой, одержимый шептал – изо рта вырывался рык. Мы направились в храм через пламя с небес, обломки деревянных домов, закружившихся в чёрный вихрь, через копоть и дым, и блуждая во мгле, потёмках, мы искали врага и поклялись его убить.
Отражая удары, калёная бронь скрипела, рукояти мечей были скользкими от крови. Я бросался вперёд, хоть осколки кромсали тело, брызги яркого льда гнули кованные щиты. Мой отряд поредел, заморожен, сожжён, растерзан, одержимый всё ближе. Гремит колокольный звон. Мы сложили клинки, наш противник силён, бессмертен – ведь его силуэт на иконах изображён.
Перекошенный храм дремлет где-то в забытой чаще на бесцветной земле, из которой забрал всю жизнь. Если в тёмной ночи забликует доспех блестящий, застучат черепа,
без оглядки из леса мчись.
Месть волка
Знаешь, я ведь не помню, когда началась погоня, с первой кровью на льду или криками в темноте? Ты ворвался в мой дом, чтоб убить без отпора, сонных, не жалел никого и рубил на куски детей, а потом ты смотрел на немногих, кто чудом выжил – небывалую страсть отражал беспокойный взгляд. И держа на руках моих двух дорогих малышек, я легко осознал: для нас стёрты пути назад. Дальше были леса и болотистые трясины, тихий шёпот долин, мутных заводей, тёмных рощ. Твой охотничий пёс, догоняя, дышал нам в спины и кого-то утаскивал каждую третью ночь.
Знаешь, я ведь не помню, когда перестал бояться, потеряв дочерей или сам прекратив дышать? Может, слыша твой смех, поразивший меня злорадством? Ты тогда забирал у моих дочерей их мать и, наверное, думал: затёрлись на поле бранном, поросли диким сором погибших зверей следы, но я смог уцелеть, через годы стянулись раны. Очень быстро узнал, как теперь поживаешь ты: небольшая лачуга у самого края леса, голоса дочерей и твоей дорогой жены, лай охотничьих псов, самый главный из них – растерзан, а с кровавой луной я приду отдавать долги.
Знаешь, я не хотел ни одной, даже храброй смерти и увидел убийство тогда самый первый раз, но ты дал мне огонь, поселил в опустевшем сердце, так куда подевалась из взгляда больная страсть? Ты убийствами жил, наблюдая за смертью слабых, я похож на тебя и подвластен грехам людей, так давай же напомню: ты вырезал волчью стаю, а теперь посмотри, как я режу твоих детей.
Поднимается солнце, бликуя в росе холодной, безутешный охотник оплакивает семью. Рядом волк на траве – перерезано сталью горло.