– Тебе будет лучше уехать.
– Ну да. И бросить тебя в таком состоянии.
– Айна…
– На вот, оденься. И ложись спать. Утром поговорим. На свежую голову.
Ночнушка Айны пахнет кондиционером для белья. Постель – морозной свежестью. Имана проваливается в блаженный сон. Просыпается, когда за окном темным-темно. Садится на кровати, спросонья не сразу понимая, где она и что происходит.
– Выспалась?
– Угу. Долго я?
– Да уж вторые сутки.
Имана спрыгивает с постели, за ней поднимается и сестра.
– Чего вскочила? Я в туалет, и вернусь.
– Есть погрею. Наверняка захочешь.
Айна старше Иманы почти на семь лет. Но она родилась и всю жизнь провела в городе. Тем удивительнее то, как легко она справляется с деревенским бытом. Затопить печь, натаскать воды, что-то приготовить и не сжечь без возможности убавить жар в конфорке – надо еще умудриться.
– Я не сделала ничего плохого. Но меня могут искать. И тогда… Правда, Айна, тебе лучше уехать.
– Мне лучше знать, что делать! – неожиданно огрызается та. Имана закусывает губу:
– Ты что-то видела?
Нет, она помнит, что это запретная тема. И что Айна не принимает свой дар, она тоже в курсе, но…
– Я много чего видела, – ожидаемо «съезжает» с темы та. – Кстати, если тебе нужно будет остаться, я привезла продуктов и кое-какую одежду. Столько натащила, ей богу, что и до следующей зимы хватит.
Уважая право сестры самой решать, что она готова обсуждать, а что нет, Имана лишь благодарно кивает. Хотя ей не понять, почему Айна живет по факту не свою жизнь.
– Как твой бизнес?
– Все пучком. Такие времена, как сейчас – раздолье для шарлатанов.
– Ты не шарлатанка.
– О да. Я – предсказательница. Пф-ф-ф-ф… – Айна рисует руками в воздухе широкий круг, перебирает пальцами. – Да брось.
– Зачем же ты ведешь прием?
– Из-за денег, ясное дело. Им же все равно, кому их нести, чтобы услышать то, что хочется. А я, как дипломированный психолог, хотя бы не наврежу… – пожимает плечами.
– Тебе не кажется, что этим объяснением ты себя просто утешаешь? А в это время твоя истинная сущность берет свое. Я ведь тоже иногда…
– Что? – стреляет глазами Айна.
– Я вижу… Кое-что.
– Что ж ты не увидела поджидающие тебя неприятности?
– Вот так. Не увидела, – пожимает плечами Имана и встает из-за стола. Айна ловит ее руку:
– Прости. Я… Не могу. Все слишком сложно. Давай лучше сменим тему.
Меняют. Что-то делают по дому, о чем-то трещат. Как-то речь заходит о Глухове.
– А ты знаешь, что я с его невестой в одном классе училась? Ага, сама обалдела, когда увидела эту парочку в новостях. Не завидую я твоему шефу. На Ленке клейма негде ставить. Она с малых лет по рукам пошла. Классуха наша была свято уверена, что ничего толкового из нее не выйдет. А Ленка вон как поднялась – от любовницы старого губера до невесты нового! Бывает же такое? Ну, вот что – он себе бабу не мог получше найти?
Айна продолжает щебетать, но Имана ее обрывает:
– Постой! Подожди, – шепчет она, прижав пальцы к вискам. – Повтори, пожалуйста… Что ты сказала? У Елены была связь с Бутовым?
Глава 20
А в столице весна… Пьяная. Пенная. Черемуховая. И под подошвами голый асфальт, а не чавкающая снежная каша. Если передвигаться от офиса к машине, а от машины – к входу в ресторан, можно вполне обойтись без куртки.
– И все-таки я не пойму, зачем тебе это, – в который раз повторяет Михалыч. Глухов на него даже не смотрит. Закрывает за собой дверь, поправляет манжеты. В последнее время он отдает предпочтение белым рубашкам. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что таким образом Герман пытается отстраниться от грязи, в которую ему пришлось окунуться по самую маковку. И что его чистая рубашка – глупый самообман.
– Тебе и не надо понимать.
Михалыч обижается. Глухову, если честно, плевать. Он решил, что сменит охрану полностью сразу же после выборов. Слишком много чего всплыло в последнее время. Вроде по мелочи, да. Вроде глобально и не придраться, но и хорошей работой это тоже вряд ли можно назвать.
– Понял, Герман Анастасыч. Извините, – отворачивается начбез. И предусмотрительно приоткрывает для Глухова ведущую в фойе дверь. Спектакль давно начался. В разгаре второй акт. Глухов с двумя охранниками проходит на единственные пустующие места в первом ряду. Пожилая женщина сбоку недовольно фыркает. Герман выдает дежурные извинения и, откинувшись в кресле, прикрывает глаза.