Незаметно мы поддались этой колдовской силе, управлявшей нами, и погрузились в мрачные размышления. Мы уже успели поговорить о склонности человеческой натуры к мистицизму и о почти всеобщей любви к ужасному, когда Хэммонд внезапно спросил меня:
— Что, по-твоему, составляет важнейший элемент ужаса?
Вопрос меня озадачил. Я знал, что на свете существует так много ужасных вещей. Споткнуться о труп в темноте; видеть, как однажды довелось мне, женщину, тонущую в глубокой и быстрой реке с дико поднятыми руками и задранным вверх, искаженным от страха лицом, издававшей, пока ее несло течением, истошные крики, от которых разрывалось сердце, в то время как мы, зрители, стояли, застыв от ужаса, у окна, нависавшего над рекой на высоте шестидесяти футов, не в силах предпринять ничего для ее спасения, и безмолвно наблюдавших ее жуткую агонию.
Разбитые останки корабля без видимых признаков жизни, дрейфующие в океане, при встрече выглядят страшным предметом, вызывающим ужас, истинные размеры которого скрыты. Но тогда у меня впервые появилась мысль, что должно быть какое-то одно величайшее и самое главное воплощение страха — некий Король ужасов. Кем он может быть, какая последовательность событий порождает его существование?
— Признаюсь, Хэммонд, — ответил я своему другу, — никогда об этом не задумывался. Я чувствую, что должно существовать Нечто, более ужасное, чем что-либо другое. Однако не рискну дать даже самое общее определение.
— Я немного похож на тебя, — ответил он. — Чувствую, что способен выдержать более сильный страх, чем любой, когда-либо пережитый человеческим сознанием. Нечто, сочетающее в страшной и неестественной комбинации прежде считавшиеся несовместимыми элементы. Ужасны голоса в романе Брокдена Брауна «Уайленд», равно как и облик Обитателя порога в «Занони» Бюльвера. Но, — добавил он, мрачно покачав головой, — существует нечто более ужасное…
— Послушай, Хэммонд, — перебил я, — давай не будем говорить об этом, Бога ради! Мы будем страдать из-за этого, зависеть от него.
— Не знаю, что на меня сегодня нашло, — ответил он, — но в моем мозгу рождаются всевозможные загадочные и ужасные мысли. Я чувствую, что смог бы написать историю, подобно Гофману, если бы только был мастером литературного жанра.
— Ну, уж если мы станем гофманистами в нашей беседе, то я иду спать. Опиум и кошмары никогда нельзя соединять вместе. Ох, как здесь душно! Спокойной ночи, Хэммонд!
— Спокойной ночи, Гарри! Приятных тебе сновидений.
— А тебе, зануда несчастный, джиннов, вурдалаков и колдунов.
Мы распрощались, и каждый отправился искать свою комнату. Я быстро разделся и лег в постель, взяв с собой по обыкновению книгу, которую читал перед сном. Я открыл ее, как только положил голову на подушку, и тут же отбросил книгу в дальний угол комнаты — это была «История монстров» Гудона, забавная французская книжонка, которую я незадолго до того привез из Парижа. Но в моем нынешнем состоянии ее никак нельзя было считать приемлемой. Я решил сразу же заснуть; поэтому, убавив газовую лампу, сделал так что на конце трубки осталась лишь маленькое пятнышко голубого мерцающего света, и настроился на сон.
В комнате стояла полная темнота. Мельчайшая частица газового света, продолжавшего гореть, еле освещала пространство в радиусе трех дюймов от горелки. В отчаянии я прикрыл глаза рукой, пытаясь хоть как-то отгородиться даже от темноты, и попробовал не думать ни о чем. Напрасно. Странные темы, затронутые Хэммондом в саду, никак не уходили из моей головы. Я боролся с ними, воздвигал крепостные валы из пустого сознания, чтобы преградить им дорогу. Они все равно роились у меня в мозгу.
Пока я лежал как труп, надеясь, что путем полного физического бездействия ускорю наступление желанного отдыха, произошел ужасный инцидент. Как мне тогда показалось, с потолка прямо мне на грудь упало Нечто, и в следующее мгновение я почувствовал, как две костлявые руки схватили меня за горло, стремясь задушить.
Я не трус и обладаю значительной физической силой.
Внезапность нападения, вместо того чтобы ошарашить меня, до предела напрягла все мои нервы. Мое тело действовало инстинктивно до того, как мозг успевал осознать все ужасы моего положения. Через мгновение я обхватил существо мускулистыми руками и сдавил его со всей силой отчаяния, прижимая к своей груди. Через несколько секунд костлявые руки, сомкнувшиеся у меня на горле, ослабили давление, и я сумел вздохнуть. Потом началась необычайно напряженная борьба.