И тут вдруг замелькали перед глазами детские мордашки, обыкновенные наивные и неизменно восторженные, милые. И другие - постарше возрастом, и еще постарше, и еще. Вот они уже и с легкими бородками, а все глуповатые, бегающие друг за другом, играющие в мячики, плаксиво хныкающие. Неловко было смотреть на этих инфантильных бородачей, казалось, что все они просто психически больны. <Что ж, - думал я, - и самые развитые цивилизации, наверное, не гарантированы от дегенератов... Но почему Ная решила показывать мне именно дегенератов?.. Да нет же, - одернул я себя. - Она же говорила, что до пятидесяти лет тут все - дети. Но почему?..>
- Почему? - Ная следила за моими мыслями - Ведь и вы платите такую же цену за прогресс эволюции, только пока что не столь большую...
- Да нет же! - решительно возразил я. Не потому возразил, что был совершенно уверен в ее неправоте, просто ужаснулся перспективе такого прогресса.
- Я вывожу это из вашей истории, которую вы только что мне показали. <Мозг пятимесячного человеческого зародыша... есть мозг обезьяны, подобной мартышке...> Так признавал знаменитый ваш ученый Дарвин. А мозг новорожденного человека не слишком отличается от мозга новорожденного шимпанзе. Точка отсчета почти равная. А дальше? К пяти годам мозг обезьяны созревает и больше не развивается. А человек в это время еще ребенок. Мозг человека окончательно оформляется анатомо-физиологичеоки лишь к восемнадцати годам. Так что и у вас затянуто детство...
- Но не настолько же! - вырвалось у меня.
- Вы привыкли к десятилетним детям, мы - к сорокалетним. Дело только в привычке...
- Не только!
- Не только, - вдруг согласилась Ная. - Есть у вас еще что-то, дающее основания верить, что вы не попадете в тупик, подобный нашему.
- Вот!..
- А что именно, никак не пойму...
Теперь, когда она избавила меня от страшного видения эволюционного тупика, я сам начал думать о нем всерьез. Детство человека в сравнении с детством обезьяны затянуто, вероятно, ровно настолько, насколько человек ушел от обезьяны. Ведь детство - это основное время обучения, перенимания навыков и умений, накопленных предками. А если наши потомки так же далеко уйдут от нас, не будет ли и человечество обречено на столетнюю инфантильность? Ведь может получиться, как говорила Пандия: знаний будет столько, что их и за сто лет не переваришь.
Теперь я с тоскливым равнодушием глядел на чужую жизнь, все еще мелькавшую вокруг за исчезнувшими стенами. Мы живем надеждами, и потому гипотезы о космических катастрофах нас не пугают. Уверены, что к тому времени, когда такая опасность станет реальностью, мы обязательно что-нибудь придумаем во спасение свое. Мы допускаем, что надежда эта может оказаться самообманом, но совершенно не приемлем безнадежности. А тут вдруг появилась перспектива именно безнадежности, возникла реальная картина тупика. Жизненный ресурс указывал предел нашему развитию.
- Нет, у вас что-то не так, - оказала Ная, - а что - не пойму. Надо еще раз заглянуть в ваше прошлое.
- Почему в прошлое? Если уж интересоваться, то настоящим.
- Ты же сам сказал: настоящее можно понять, узнав прошлое.
- Я сказал наоборот.
- Если есть связь в одном направлении, то она будет и в обратном. Я хочу посмотреть именно прошлое. И давай поторопимся, а то твоя невеста без тебя улетит.
- Какая невеста?! Почему это она моя невеста? - не задумываясь, выпалил я с той же энергией, с какой отвечал на подобные подковырки еще там, на Земле.
Ная улыбнулась. Да, на этот раз именно улыбнулась. Только одними губами. Глаза оставались отчужденными, словно бы углубленными в какие-то свои заботы.
- Вы, люди, право же, как дети. Многого не знаете, а может, и знать не хотите, но это вам не мешает быть уверенными в себе, в своем будущем. Вы, как путники, забывшие о дороге, о том, что прошли непомерно много и пора бы устать. А вы не устаете. Чего-то мы в вас недопоняли. Пойдемте, я еще раз хочу посмотреть на путь, пройденный людьми...
Она вдруг быстро оглянулась, словно испугалась чего-то. Тотчас возникли туманные стены, отгородили от нас непонятную жизнь этой планеты.
- Дай руку, - сказала Ная, вставая. - Да быстрей, быстрей, а то опоздаем.
Я встал и подал ей руку, недоумевая, чего это она так заторопилась? Туманные стены сразу придвинулись, заволокли все вокруг серой пеленой. И тут же растаяли. И я увидел Пандию, лежавшую в кресле с откинутой спинкой. Подумал, что она спит, и, не желая ее будить, стоял и молчал, любовался ею, радовался ей, словно не видел целую вечность. Но она почувствовала, что я тут, резко обернулась и вскочила, кинулась ко мне, затормошила в неистовой радости.
И вдруг она тяжело навалилась на меня всем телом. Я схватил ее, но сам не устоял на ногах, и мы покатились по полу. Не сразу понял, что это обычное ускорение, какое всегда бывает при старте разведочного катера. С трудом поднялся на ноги и так и стоял, прижатый к переборке, распластанный на ее мягкой поверхности.
А Ная как ни в чем не бывало стояла посередине салона, словно ускорение ее не касалось. Она так и оставалась неподвижной до того самого момента, когда катер вышел на орбиту вокруг планеты и наступила невесомость.
- Я... я решила... - выговорила Пандия, боясь пошевелиться, чтобы не улететь в другой конец салона. - Столько ждать... Надо было сообщить на корабль...
- Включила минутную готовность? - догадался я. - Что же не предупредила?
- Да не успела, не успела... Ты появился так неожиданно...
- А как же теперь Ная?! - перебил я ее. Это было нарушение всех предписаний, по существу, похищение, категорически запрещенное инструкциями.
- Не беспокойся, я уйду, когда будет нужно, - сказала Ная. - Посмотрю еще раз ваши картинки и уйду.
Она подошла к информаппарату и включила его с той же немыслимой скоростью. Я минуту смотрел на мельтешащий экран и повернулся к Пандии.
- Переволновалась?
Я ждал, что Пандия скажет свое неизменное <больно надо!>, но неожиданно она подняла руку и потрепала меня по голове, как мальчишку.
- Не знала, что и подумать. Хотела сразу лететь за помощью, да не смогла. Подумала: ты вернешься, а меня нет...
- Все-таки смогла же, - не удержался я от упрека.
- Так ведь откуда я знала, может, ты насовсем ушел, - ответила она в том же тоне.
- Андрей! Андрей!.. - пробился в салон едва слышный голос командира корабля.
Я кинулся к радиопульту, торопясь и сбиваясь, принялся докладывать обо всем, что было.
- Возвращайтесь немедленно.
- Не можем. На борту женщина.
- Ну и что? - удивился командир.
- Да не Пандия, не Пандия! - Я почему-то рассмеялся.
- Во дает! - вмешался чей-то насмешливый возглас.
На минуту голос командира пропал и в салоне повисла тишина, нарушаемая только тихим свистом информаппарата.
- Какая женщина? - Командир спрашивал заботливо, как опрашивают больного.
- Да я же рассказывал: эта самая Ная...
- Красивая! - неожиданно вставила Пандия.
- Помолчи, пожалуйста, - сдержанно сказал командир. - Почему эта красивая Ная оказалась на катере?
- Сама захотела. Ее интересует общечеловеческая история. Сейчас она у информаппарата.
- Почему это надо делать обязательно на орбите?
- Так получилось...
- Ты же знаешь: это не допускается.
- Не допускается! - взорвался я. - А что тут допускается? Мы для них безразличны. До формальностей ли?.. Хорошо, их хоть что-то заинтересовало.
- Что именно?
- Понятия не имею. Что-то такое, на что мы и внимания не обращаем.