Ну, это я только плёночные виды пшениц пока перечислил, а существуют ещё пшеницы голозёрные — их тоже множество. Всего существует двадцать восемь видов пшениц, и каждый из видов распадается на сотни разновидностей, отличающихся остистостью (наличием и длиной усиков), цветом (зерно красное, белое). Встречаются пшеницы опушенные, неопушенные (эритроспериум, лютесценс, фиругениум и так далее), и в каждой разновидности выделяются ещё сотни сортов... В общем всего пшениц примерно пятьдесят тысяч сортов!
— Да, сложная вещь наука! — проговорил я.
— Да какая это наука ещё! Это только так... систематика. Всё равно как художнику знать, какие существуют на свете краски. А далеко не каждый, зная краски, может картину нарисовать. Так и в науке! И поэтому, чтобы уметь что-то сделать, надо не только уметь перечислить все растения, но и знать их, как говорится, насквозь — их химию, физиологию, их вкусы и, так сказать, наклонности. И всё это в голове надо держать, потому что, если каждый раз в справочниках рыться, ни на что другое времени не останется. А настоящий учёный должен не просто все эти признаки знать, но и уметь комбинировать их, использовать, сочетать, — так что представь себе, что такое мозг учёного и как он должен работать!
Поэтому готовили нас в аспирантуре очень серьёзно, учили капитально и подробно, множеству предметов. Учили мы, как сейчас помню, историю биологии (чтобы знать, как развивалась не только биология, но и как прогрессировала человеческая мысль!), дарвинизм, анатомию растений, генетику. И читали нам все эти науки не случайные люди, а самые первые специалисты в этой области, знаменитые учёные с мировым именем!
Тут уж я и осознал в полной мере, что такое наслаждение от работы мысли, и понял, что большего наслаждения на земле не существует. Генетику нам читал Карпейченко — один из крупнейших тогда учёных в этой области, — а потом знаменитый американский учёный Мёллер приезжал и нам о самых своих последних открытиях в области генетики подробнейшим образом докладывал.
Мёллер, вообще, интереснейший был тип. Кроме того, что он был крупный учёный, он ещё очень интересную жизнь прожил: из Америки, из обеспеченной семьи, переехал к нам и несколько лет работал у нас, делился всем новым, что знал. Потом, когда в тридцатые годы гражданская война в Испании началась, он уехал туда, там воевал.
Ясно помню одну из первых его лекций у нас. Читал он её в Академии наук. Знаешь, где Академия наук?
— Это... на набережной, около университета?
— Правильно, — сказал дед. — И на лестнице там знаменитая мозаика, сделанная самим Ломоносовым. Изображён на ней Пётр Первый в Полтавской битве. Видал?
— Пока ещё нет, — сконфуженно сказал я. — Ну, стану вот академиком, начну в академию ходить, тогда и увижу.
— Да-а, — вздохнул дед. — Ленивы мы и нелюбопытны!
— Вовсе и нет! — обиделся я.
— Да это вовсе и не я — это один поэт сказал! — усмехнулся он.
— Ну ладно! — сурово прервал я. — Так о чём вам этот... Мёллер рассказывал?
— Он нам о генах рассказывал. И показывал диапозитивы. Что такое «диапозитивы», знаешь хотя бы?
— Случайно знаю, — ответил я.
— А что такое «гены»?
— Ну, это зародыши всего живого.
— Не совсем так. Ген — это шифр, зашифрованная информация о том, каким должно быть существо, появившееся из него. И что ни делай, как ни старайся, ген всё равно эту информацию передаст, «добьётся своего», именно то вырастет, чего «хочет ген». И главное, сам крохотный, еле-еле учёные недавно научились в самый мощный микроскоп его различать, а распоряжается самыми огромными существами. Даже — каким именно огромному слону вырасти или жирафу, распоряжается крохотный, почти невидимый ген. Представляешь, какая заложена в нём мощь, как тесно в нём информация уложена!
— А что же он... всё-таки такое?
— Ну, недавно химики установили, что он представляет собой некоторое образование нуклеиновой кислоты. Но как работают все его механизмы, учёные до сих пор спорят. Сколько лет уже занимаются им, а до сих пор всё новые и новые чудеса открывают! Недавно, например, открыли ремонтный фермент.