Прошедшую ночь Клара спала вполглаза, скорее, дремала, просыпаясь каждый час от внезапной слабости, которая стало уже привычной. Утрата. Она больше не походила на пронзительный крик, превратившись в сдавленный стон, терзавший душу. Они с Питером снова разговорились, когда мыли тарелки на кухне, пока остальные сидели в гостиной, обсуждая вероятность того, что Джейн все-таки убили.
— Прости меня, — извинилась Клара, держа посудное полотенце и принимая из рук Питера теплые мокрые тарелки. — Мне следовало сразу же рассказать тебе о разговоре с Гамашем.
— Почему же ты этого не сделала?
— Не знаю.
— На самом деле это очень плохо, Клара. Не значит ли это, что ты мне не доверяешь?
Он впился взглядом в ее лицо, его льдисто-голубые глаза оставались напряженными и холодными. Она понимала, что должна рассказать ему все, должна рассказать, как сильно его любит, доверяет ему и нуждается в нем. Но что-то удержало ее. И вот снова. Повисла тишина. Воцарилось молчание. Что-то опять осталось недосказанным. «Неужели так все и начинается?» — думала Клара. Неужели так и возникает пропасть между двумя людьми, заполненная не комфортом, уютом и близостью, а недосказанностью и многословием?
Вот и сейчас ее возлюбленный ушел в себя, закрылся на замок. Превратился в камень. Неподвижный и холодный.
Именно в это время в кухню и вошел Бен, застав их в момент более интимный, чем сексуальная близость. Их гнев и боль проступили и стали видны невооруженным глазом. Бен, запинаясь, промямлил нечто невразумительное и, пятясь, сбежал из кухни, причем у него был вид ребенка, заставшего родителей за каким-то постыдным занятием.
В ту ночь, после того как гости разошлись, Клара произнесла слова, которые, она знала, страстно жаждал услышать Питер. Она сказала, что полностью доверяет ему и очень его любит. Сказала, что сожалеет о том, что произошло между ними и что она очень благодарна ему за терпение, которое он проявил, когда она так страдала от боли, вызванной гибелью Джейн. И еще она попросила у него прощения. И он простил ее. А потом они лежали обнявшись, пока их дыхание, слившись воедино, не стало глубоким и ровным.
Но что-то все равно осталось недосказанным.
На следующее утро Клара поднялась ни свет ни заря, выпустила Люси на улицу и принялась печь Питеру блины с кленовым сиропом и беконом. Запах жареной канадской ветчины и свежего кофе разбудил Питера. Лежа в кровати, он решил, что постарается забыть тяжелое ощущение, которое испытал накануне. Но он лишний раз убедился, что чувства — слишком опасная штука, чтобы выставлять их напоказ. Он принял душ, надел свежую рубашку и с видом непринужденного веселья сошел вниз.
— Как ты думаешь, когда Иоланда въедет в свой новый дом? — поинтересовалась Клара за завтраком.
— Наверное, после того как будет оглашено завещание. Через несколько дней, может, через неделю.
— До сих пор не могу поверить, что Джейн оставила свой дом Иоланде. Она ведь прекрасно знала, как я ее ненавижу.
— Возможно, дело вовсе не в тебе, Клара.
«Все может быть. Как может быть и то, — подумала Клара, — что он до сих пор обижается на меня».
— Я наблюдала за Иоландой последние пару дней. Она потихоньку перетаскивает свои вещи в дом Джейн.
Питер молча пожал плечами. Он начал уставать от необходимости постоянно утешать и успокаивать Клару.
— Разве Джейн не оставила нового завещания? — не успокаивалась она.
— Не припомню такого. — Питер знал Клару достаточно хорошо и понимал, что она пустилась на хитрость, чтобы отвлечь его от мыслей об обиде и склонить на свою сторону. Но он отказался играть в ее игру.
— Нет, правда, — заявила Клара. — Если мне не изменяет память, после того как Тиммер поставили окончательный диагноз и она поняла, что это конец, они обе завели речь о том, что нужно пересмотреть завещания. Я совершенно уверена, что Джейн и Тиммер были у этого нотариуса в Уильямсбурге. Как же ее звали? Ну, ты знаешь ее. Она тогда только-только родила ребенка. И училась со мной в одном классе.
— Если бы Джейн составила новое завещание, полиция знала бы об этом. Это их работа.
Гамаш поднялся со скамейки. Он увидел то, что ему было нужно. То, о чем он подозревал. Делать определенные выводы было еще рано, но он набрел на кое-какие интересные предположения. Так бывало всегда, когда ему приходилось иметь дело с ложью. А сейчас, пока дневные заботы не захлестнули его с головой, он решил, что стоит еще раз взглянуть на засидку. На этот раз карабкаться наверх он не собирался. Он шагал через площадь, и схваченная ночным морозцем трава хрустела у него под ногами. Он поднялся на холм, миновал старое здание школы и углубился в лес. И вот он снова стоит у дерева. После первого и, как он надеялся, последнего посещения засидки, ему было совершенно ясно, что убийца не пользовался ею. Но тем не менее…