Тем не менее в тот вечер Ване удалось успокоить мои сомнения. Уговорами и комплиментами, просьбами и лаской его стремление довести начатое до конца передалось и мне. О чем уже после я пожалела.
Мне не понравилось. Совсем. Ни в первый раз, ни в десятый.
Ушли и боль, и вызванный новизной страх, но никуда не исчезло ощущение неловкости и какой-то… бессмысленности происходящего. Я не понимала, зачем продолжаю идти у Вани на поводу, зачем пытаюсь что-то почувствовать и как-то иначе расслабиться в ожидании того самого «крышесносного», по Ваниным же словам, удовольствия.
Я пыталась поговорить с ним честно и откровенно, как советовали многочисленные сексологи в сотнях прочитанных мной на эту тему статей. Он отмахивался, замечая, что «секс и разговоры — ужасное сочетание, Аля».
Я пыталась сказать, что мне понравилось бы, предлагала пользоваться игрушками — Ваня обижался.
Мы стали ссориться, вечно недовольные друг другом. И скоро расстались. Напоследок Ваня посоветовал мне провериться и «не парить нормальным пацанам мозги».
До самой встречи с Марком я боялась даже подумать о новых отношениях — мне с лишком хватило опыта первых. И каким же облегчением было после моего неловкого объяснения узнать, сколь мало Марка волнует секс.
Он был совсем другим. Понимающим. Уверенным в себе. Достойным.
Так мне тогда казалось. Что я встретила достойного человека.
Глава 13
Около полугода назад
Удержать на лице маску нейтрального интереса становится как никогда тяжело. Задушенная, загнанная за последние три года в угол ярость бессилия расползается в груди едкой черной жижей.
Альбина Панфилова никогда и не знала, как звали ребенка, погибшего под колесами ее машины? Или даже не поинтересовалась, забыв об этой трагедии как о досадном неудобстве?
Ведь забыть в ее случае было очень легко: дело закрыли на этапе доследственной проверки, на допрос Панфилову никто и вызывать не стал. Зачем, если папочка уже раздал указания всем ответственным сотрудникам?
Я смотрю на приветливо улыбающееся лицо напротив — изящное, прекрасное лицо невинного ангела, — и ладони невольно сжимаются в кулаки. Контролировать каждый свой жест, каждую дергающуюся в отвращении мышцу приходится с огромным трудом. Перед глазами снова и снова вспышками появляются обрывочные воспоминания о том самом дне.
Требуемые социальными нормами слова не идут на ум. Резко кивнув всем присутствующим напоследок, я молча разворачиваюсь и ухожу прочь. Если я останусь рядом с Панфиловой еще минуту — быть беде.
В тишине кабинета мне не становится легче. Костер безумия разгорается только сильнее, ослепляя искрами, затуманивая сознание и отравляя дымом. Я будто варюсь в адском котле под громкий смех упивающихся моими муками чертей и задыхаюсь от эмоций, подчинить которые не могу.
Я рву ворот туго застегнутой рубашки и мечусь по кабинету, как загнанное, обреченное на убой животное. Перед глазами мутная пелена, сотканная из ужасов прошлого. Я снова попадаю в тот кошмарный декабрь.
Там долго, застревая в пробках и равнодушии не торопящихся перестроиться водителей, едет скорая. Там врач подбегает к Мише и уже через секунду оборачивается к бригаде с обреченным выражением в глазах — я вижу все, но не могу даже подняться, хотя пытаюсь. Раз за разом. Совершенно безуспешно.
Там неделями, а затем месяцами рыдает мать и пустым взглядом смотрит в стену отец. Там меня не выписывают из больницы, и я не успеваю на похороны. Там только тьма и отчаянная, убивающая душу злость.
Я снова вспоминаю, как только что на расстоянии метра стояла Альбина Панфилова — ее имя отпечатано у меня на подкорке навсегда. Спасибо одному сердобольному менту, решившему по доброте душевной посоветовать мне «не связываться с серьезными людьми». Его слова я пропустил мимо ушей, но имя… Имя я запомнил.
Остановившись у окна, я на автомате тянусь к ручке и дергаю створку. В кабинет врывавается ледяной ветер, постепенно дышать становится легче и прочищаются мозги.
Тварь. Какая же она тварь.
Живет себе припеваюче, словно ничего и не было, словно так и надо: разрушить чужой мир, лишить маленького ребенка жизни — и потом никогда не вспоминать. Зачем думать о плохом, если расплачиваться за твою безответственность все равно другим.
Медленно, всполох за всполохом горячее пламя в моей груди холодеет, выстужая внутренности и замораживая чувства. С каждым вздохом мысли встают в ровный ряд, и я снова способен рассуждать с кристальной ясностью.
В сознании вдруг всплывает недавний, полный интереса взгляд ярко-зеленых глаз. Я цинично усмехаюсь.