Она дрянь, не заслуживающая моих сомнений. Вот о чем стоит напоминать себе почаще.
Зеленые глаза напротив расширяются, а рыжевато-коричневые брови съезжаются к переносице. Судя по реакции Панфиловой на затянувшуюся паузу в едва начавшемся разговоре, сохранять покерфейс мне удается с переменным успехом.
— Марк Ана… — начинает она неуверенно, и я трясу головой:
— Просто Марк, если тебе удобно. — Я выдавливаю из себя еще одну улыбку. — Мы ведь не на работе. Да и практика — это не так серьезно. Нет смысла придерживаться формальностей.
Застывшая ранее в напряжении фигура Панфиловой расслабляется. До сих пор приоткрытые губы выпускают шумный выдох.
Я перевожу взгляд сначала за ее спину, затем осматриваю зал, но свободных столиков не нахожу. Место есть только за барной стойкой — и то единственное.
— Пойдем туда? — Панфилова следует за траекторией моего взгляда, но соглашаться не спешит. — Что-то не так?
Она тушуется. Щеки — и прежде розовые — наливается малиновым.
— Если честно, никогда не сидела за барной стойкой, — произносит она шепотом и с заметной неловкостью. Расфокусированный взгляд скачет по моему лицу без намека на таинственность.
— Серьезно?
Она несмело кивает и зачем-то добавляет объяснение:
— Просто там столько людей, что я всегда стесняюсь. И боюсь. Вдруг со мной кто-нибудь заговорит?
Мои брови невольно едут вверх. Она настолько хорошая актриса и решила отыгрывать роль невинной овечки? Ведь бытует мнение, что мужики на такое ведутся.
Я к подобным дебилам не отношусь, но не раз и не два ловил вполне нормальных девчонок на упражнениях в актерском мастерстве и игре в так называемую невинность. Работа в ресторане, как выяснилось, предоставляет кучу шансов для наблюдения за людьми. Вне зависимости от твоих желания и согласия.
По неизвестной мне причине любой персонал всегда считает владельцев за слепых и глухих, а существование камер и вовсе никого не смущает и не сдерживает. Во время ежемесячных проверок качества обслуживания и соблюдения всех требующихся в работе норм о себе и других мы узнаем особенно много. Сплетничают все — от шефа до уборщицы.
И скоро ты понимаешь, что кухня общепита — драмтеатр на выезде, и главные его невольные зрители — офис. Смириться с неизбежной осведомленностью обо всех любовных связях сотрудников приходится уже в первые месяцы работы. Дядя над моей тогдашней щепетильностью вчерашнего студента ржал постоянно.
Того студента давно нет, и на банальные женские уловки я тоже давно не ведусь. Но Панфиловой пока решаю подыграть:
— Стесняешься? Как же ты вообще по барам ходишь? — Саркастичной издевки она не считывает и отвечает с начинающей набивать оскомину незатейливостью:
— Я обычно и не хожу.
Звучит смешно. Словно и не она стоит перед мной, покачиваясь как камыш на ветру, потому что выпила хрен знает сколько и хрен знает что. Если угощали ее те желторотые придурки, то похмелье Панфилову с утра ждет знатное.
Насмешливое хмыканье я оставляю при себе. Тем не менее следующий мой вопрос опять полон сарказма, но Панфилова то ли слишком в ауте, то ли изначально недалекого ума, потому что двойного дна она не замечает.
— А сегодня ты как сюда попала? — Разбухшая и ставшая еще более громкой толпа толкает меня ближе к Панфиловой, и, говоря, я почти касаюсь губами ее волос.
Мы стоим впритык друг к другу, в нос проникает слабо уловимый, тонкий аромат женских духов. Я делаю глубокий вдох.
Панфилова запрокидывает голову и вновь ловит мой взгляд. Незатаенный восторг в ее зеленых глазах вызывает дискомфорт в груди.
— Я пришла с одногруппниками, — сообщает она. — Ребята захотели отметить начало практики.
Я хмурюсь.
— Это они к тебе лезли?
— Нет! — Панфилова начинает яростно трясти головой, словно высказанное мной предположение ужасно до невыносимости. — Этих, — тут она морщится, — я не знаю.
— Понятно. А одногруппники твои где? — Мне и правда интересно.
Среди тех, кого я видел в кабинете нашего главбуха, парни были точно. Почему никто из них не помог Панфиловой? Или она как кость в горле и им тоже?
Уловив мои слова, Панфилова начинает озираться по сторонам. Естественно, в забитом до предела полутемном зале отыскать кого-либо можно с большим трудом.
— Не знаю. — Панфилова вдруг тускнеет, и я складываю два и два: ее кинули. Вся честная компания скорее всего давно тусит в другом баре или у кого-нибудь на квартире. А ее забыли. Случайно или намеренно.