Каким образом я могла оказаться перед ним виноватой, если все, что я когда-либо делала для него, — это любила?
Желанный сон принимает меня неохотно, то укутывает в свой сладко-безмятежный кокон на минуту-другую, то внезапно ускользает, как недостаточно длинное одеяло. Я ворочаюсь на чрезмерно твердом для долгого лежания диване и зажмуриваюсь до звездочек перед глазами всякий раз, когда мысли возвращаются к событиям прошлого вечера.
Если воспоминания о первой сцене в спальне гипертрофированно красочные и живые, то разговор — или вернее назвать мои крики ссорой? — отпечатался в моем сознании туманными обрывками. Когда в прихожей с грохотом закрылась входная дверь и мы с Марком остались по-настоящему наедине, боль во мне уже достигла ослепляющей мощи. Я с трудом могу вспомнить, что и как говорила, кричала ли или сипела на перебой с рыданиями.
— …Тебя это не касается, — так он отвечал, кажется, на все мои требования и мольбы.
Мы все еще были в спальне, но пока я не могла сдвинуться с места и отвести от Марка полные слез глаза, он с самым спокойным видом принялся собирать вещи. Сказать точнее: быстрыми и уверенными движениями выкатывать из гардеробной уже упакованные чемоданы. Он и правда готовился к этому моменту заранее.
А я… я была в ужасе. В абсолютном, непробиваемом извне шоке.
— Я… Я не понимаю… — повторила я уже не впервые. — П-почему?.. За что?
Марк даже головы не повернул в мою сторону. Похоже, сборы интересовали его куда больше, чем заливающаяся слезами жена.
Идеально ровный ряд из двух чемоданов и дорожной сумки дополнился парой коробок. Марк равнодушно осматривался по сторонам, явно раздумывая над мысленным списком собственных вещей.
— Почему ты молчишь? — всхлипнула я жалко. — Объясни, что происходит! — Никакой реакции. — Ты слышишь меня?!
Ничего. Продолжая молчать, он опять скрылся в гардеробной, чтобы через пару секунд вернуться с… галстуком.
Меня затрясло. Пока я почти валялась у него в ногах, пытаясь выяснить в чем моя вина, он вспомнил о гребаном галстуке?!
Наверное, моя резкая смена поведения была для него крайне неожиданной. Только поэтому я и смогла застать Марка врасплох, вдруг кинувшись ему наперерез, не позволяя снова отмахнуться от разговора.
— Ты издеваешься надо мной?! — На этот раз голос не подвел: я кричала до взрывающихся болью висков. — Что ты молчишь, а?! Что. Ты. Молчишь! — Вновь и вновь я толкала Марка в грудь, продолжая смотреть в его абсолютно пустые, пробирающие своим безразличием глаза.
Его совсем, совсем не трогала моя боль. Словно Марка, моего любимого мужа, подменили роботом. Или сводили на свидание с дементором, охотно высосавшим из него душу.
Сколько бы я ни кричала, эффект оставался неизменным: Марк не шелохнулся ни на миллиметр.
— Отойди, — сказал он наконец. И я вздрогнула.
Боже, сколько ненависти… В одном единственном слове.
Мне как будто рассекли кожу на всем теле одновременно. Зажав ладонью рот, я неуверенно шагнула к стене, освобождая путь, и опустила голову. Я больше не могла на него смотреть.
— Сегодня подам на развод. Тебе придет уведомление, — сподобился Марк в конце концов на полноценные предложения. — Подпишешь онлайн.
Глава 3
Уже несколько дней я живу как во сне. У мира вокруг странные, расплывчатые очертания, и меня с ним будто разделяет туманный кокон: звуки извне кажутся глухими и далекими, почти ненастоящими, яркое летнее солнце — холодным и тусклым, зеленые кроны раскачивающихся на легком теплом ветру деревьев — ядовитыми.
Я ничего не чувствую. Пища безвкусна, и необходимость питаться три раза в день вызывает досадливое раздражение. Каждую ложку мне приходится запихивать себе в рот через сопротивление. Но я упорно продолжаю. Встаю по утрам и ложусь спать в одно и то же время, пусть и заснуть крайне сложно, а проснуться — еще тяжелее.
Я знаю, что мое состояние однажды изменится к лучшему. Спасибо интернету за впечатляющую осведомленность моего поколения о психологическом здоровье и за то, что я не выросла с убежденностью, будто мужчина — главное достижение в судьбе любой женщины. Измена Марка не обрушила небеса и не вызвала конец света.
К сожалению, разум и чувства не есть одно и то же. Пока в голове у меня относительный порядок, в сердце до сих пор творится невесть что.
Мне… никак. Боль настолько всеобъемлюща, что я больше не могу отделить ее от других своих ощущений.
Я просто существую. И жду, когда станет легче.
Бусинка скрашивает мое вынужденное одиночество и заодно не позволяет засиживаться на одном месте. Большую часть дня я провожу в заботах о ней: кормлю, играю, глажу, убираю лоток и довольно улыбаюсь, если набираю абсолютное комбо признаков, перечисленных в десятом за час видео о кошачьих проявлениях любви к человеку.