— Веришь? — Голос подчиняется с трудом: сиплый и сломленный, он едва слышен в полной тишине.
— Да, — Марк отрывисто кивает и поворачивается ко мне. Синие, оттаявшие глаза находят мои, и я не решаюсь нарушить зрительный контакт, как бы тяжело ни было. — Верю.
Я сглатываю. По привычке тянусь к предплечьям — мне нужно что-нибудь, какой угодно якорь, только бы не утонуть в пучине захлестывающих эмоций, — но, вовремя опомнившись, завожу руки за спину.
— Что изменилось с вечера?
Марк тяжело вздыхает. Нервно проводит ладонью по лицу и коротким волосам, трясет головой.
Я наблюдаю за ним. За его резкими, будто сломленными и вместе с тем наполненными силой движениями, за проступающим под натянувшейся тканью рубашки рельефом крепкого тела, за вздымающейся грудной клеткой, следую за венами на предплечьях к запястьям и пятнам засохшей крови на костяшках.
— Я не смог выбросить твои слова из головы, — роняет он вдруг, выдергивая меня из состояния странного сонного паралича. — Прокручивал в голове все, что узнал о тебе. Как ты себя вела. Как меня это смущало. — Он презрительно хмыкает, и я дергаюсь, а затем понимаю, что в этот раз его презрение направленного на самого себя. — Ты иногда была такая… наивная. Я думал, это притворство. С твоим-то социальным статусом… Ну какая могла остаться наивность? — Он снова качает головой. — В общем, я решил проверить все еще раз. Просто чтобы быть спокойным. — Горький смешок. — Проверил, блять.
Я обнимаю себя за плечи. Ругательства из уст Марка звучат непривычно. Его злость ощутима физически, и меня мутит. От своей и его боли, от исходящих от Марка ярости и отчаяния.
— С кем ты поговорил? — уточняю я, с трудом сосредоточиваясь на действительно важном. — Охрана отца проигнорировала все мои звонки. Вряд ли кто-то кроме них и, собственного, папы… — Я невольно запинаюсь: не помню, когда последний раз называла отца столь доверительно-ласково, не знаю, почему это слово вылетает из меня сейчас. — К-хм, да, никто кроме них, наверное, ничего не знает. Но они точно не стали бы говорить с тобой.
— Еще бы, — хмыкает Марк. Насмешливо и почти по-доброму, словно мы на одной стороне баррикад.
Я сжимаю ладони, кончики ногтей впиваются в кожу до боли. Дышать становится проще.
— Тогда кто?
Он вздыхает.
— Нашел тех ментов, что пытались заткнуть мне рот три года назад.
Я бросаю на него удивленный взгляд, а затем невольно охаю, когда картинка перед глазами накладывается на смысл прозвучавших только что слов:
— Ты подрался в полиции?! — Вряд ли он успел побывать где-то кроме. На дворе давно ночь.
Марк морщится и недовольно дергает правым плечом.
— Забей.
— Господи… А если они тебе что-нибудь сделают? — Варианты возможных последствий раскручиваются в моей голове с безумной скоростью. — Тебя могут посадить!
— Не будет ничего, — бросает Марк нетерпеливо. — Это не первая наша с этим придурком драка.
— Не первая? — Я не могу поверить. В голове не укладывается, что Марк может быть таким жестким, агрессивным и безбашенным.
Он только пожимает плечами:
— Никак не сойдемся во мнении, что отличает мента от мусора.
— Марк…
— Ты спросила — я ответил. Ничего он не сделает. Или сам сядет за взятку.
— Ты дал ему взятку?
— А ты думала, он бесплатно зачирикает? — интересуется Марк саркастично. — Не хотел разрушать твое представление об идеально справедливом мире, принцесса.
Я вздрагиваю.
— Прости, — произносит он одну короткую паузу спустя. — Я злой до бешенства. Не на тебя, — добавляет он неожиданно и синий взгляд проходится по моей замершей фигуре почти с жалостью. — На себя. На твоего папашу-ублюдка. И на продажных ментов, как видишь, особенно.
Марк пытается шутить, но мне совсем невесело. В мыслях такой бедлам, что выловить из их свихнувшегося, поющего вразнобой хора хотя бы одну здравую и нужную нет ни сил, ни возможности.
— Я… не знаю, что сказать, — признаюсь я честно. У меня нет ресурса, чтобы держать лицо.
— Понимаю, — отвечает он глухо.
Я слабо киваю в ответ.
В горле стоит ком, хотя слез нет. Тишина, установившаяся в нашем обоюдном молчании, с каждой секундой ощущается лишь большим мучением.
Сейчас, когда нет нужды защищаться и злиться, находиться рядом с Марком особенно трудно. Каждая клеточка в теле ноет, как при тяжелой болезни, и чем больше времени проходит, тем хуже.
Кажется, еще один удар сердца — и я не выдержу, но Марк разрушает образовавшуюся вокруг нас невидимую пыточную камеру первым:
— Квартира не продана, ты можешь в нее вернуться в любое время, — произносит он тихо, избегая моего взгляда. — Я… Я не смогу закрыть ипотеку разом, понадобится несколько месяцев, но квартира останется полностью твоей. Никаких претензий на владение с моей стороны не будет. Оформим все, как положено.