С отстраненным удивлением я понимаю, что Марку, похоже, очень неловко за свою неспособность оплатить гигантскую по стоимости квартиру разом. Квартиру, которую легко мог позволить себе мой отец, но не честно занимающийся дядиным бизнесом двадцатишестилетний парень.
Мне не хочется загонять Марка в огромные долги — как иначе он собирается закрыть ипотеку за несколько месяцев? — к тому же эта квартира мне не нужна. О последнем я говорю вслух.
Марк вскидывает на меня удивленный взгляд. Моим отказом он не убежден.
— Почему?
Я усмехаюсь. С горечью и раздражением одновременно.
— А ты как думаешь? Я не смогу там находиться.
Побледнев, Марк отводит глаза и не находится с ответом.
Между нами снова возникает невыносимая, выкручивающая жилы тишина. Наверное, пора попросить Марка уйти. Захлопнуть за ним дверь и, рухнув на диван, попытаться вновь угодить в спасительные объятия Бусинки и сна. Мне хочется забыть обо всем хотя бы на несколько безбрежных часов.
— Продадим эту квартиру, — заговариваю я наконец самым рассудительным тоном, на который только способна, — и я заберу сумму за бабушкину квартиру. Больше ничего не надо.
— Альбина… — Марк явно готовится спорить, но я изо всех сил трясу головой:
— Кроме моего по праву, мне больше ничего не нужно.
На прежде хмуром, но словно потерянном лице Марка быстро проступает решительное выражение. Пока я говорю, он несогласно качает головой и недовольно поджимает губы.
— Я должен, — произносит он с упрямой настойчивостью, — компенсировать тебе хотя бы финансовый ущерб. — По вихрам темных волос не в первый раз за этот вечер проезжает широкая ладонь со сбитыми костяшками, на впалых, иссиня-черных скулах на миг проступают желваки.
Я всем телом чувствую вибрирующую внутри Марка огненную ненависть, и — поразительно, — чувствую и то, что ее пожирающее пламя уготовано не мне. Больше нет.
— Мой финансовый ущерб — бабушкина квартира, — напоминаю я устало.
Не знаю, зачем мы спорим об имуществе, когда есть куда более важные темы для обсуждения. Вероятно, нам обоим нужна передышка, чтобы не сойти с ума за один слишком долгий вечер.
Марк нервно хватается за шею, бездумно рвет уже давно расстегнутый воротник и, сделав несколько шагов на одном и том же квадратном метре, будто стараясь не нарушить моих границ, резко останавливается.
Широкая грудь, обтянутая белой тканью, снова поднимается слишком часто и тяжело. Пальцы замершей у лица руки едва заметно подрагивают. До меня долетает шумный, выпущенный сквозь зубы выдох.
— Я должен, — повторяет Марк как заведенный, — компенсировать хоть что-то. Хоть. Что-то. Альбина.
— Оттого, что ты дашь мне больше денег, не изменится ровным счетом ничего.
С поджатых мужских губ срывается хриплый, с готовностью признающий поражение смешок.
— Я знаю, — отвечает Марк просто. — Я знаю и то, что в прошлом все равно поступил бы так же, как поступил, потому что правду рассказать могла только ты. А тебя я не спросил бы ни за что.
— Почему нет? — Я наконец задаю вопрос, терзавший меня на протяжении последних недель. — Почему ты даже не попытался меня расспросить? Я ведь упомянула при тебе аварию!
— Именно поэтому. — По лицу Марка пробегает тень. — Ты понимаешь, как это прозвучало для меня? Ты сказала об аварии так, будто это ерунда, не стоящая твоего внимания.
— Я…
Марк поспешно кивает, обрывая мой протест на полуслове:
— Да, ты не знала про Мишу. А я не знал, что ты про него не знала. — Уголок его губ судорожно дергается.
— Твоего брата звали Миша? — хватаюсь я за первую кроху информации. По какой-то наверняка хорошо объяснимой психологией причине мне хочется знать о погибшем под колесами моей машины маленьком мальчике хоть что-нибудь, но вспыхнувшая догорающей звездой боль в синих глазах меня мгновенно отрезвляет: — Прости, я не имею права расспрашивать.
Марк дергает головой.
— Как раз теперь имеешь. Я чуть не угробил твою жизнь по ошибке. Прав у тебя теперь дохера, поверь мне.
Я не могу удержаться от кривой улыбки — той самой, что идет по губам спазмом, когда боль и рыдания настолько искажают восприятие, что реакции ставятся прямо противоположными. Вместо рыданий из меня рвется смех.
— Ты переспал с другой женщиной и лишил меня квартиры, — замечаю я судорожно, едва справляясь с неподдающимися контролю мышцами лица: говорить сложно, потому что губы стремятся разъехаться в совершенно неуместной улыбке обезумевшего человека. — Вряд ли это считается за «угробил жизнь». Тем более, что… — Я спотыкаюсь.