Не материальному, нет. Отсутствию больших проблем.
Я злюсь на мир, злюсь на ровесниц и ровесников, пусть и отлично понимаю: в двадцать с небольшим жизнь и должна быть такой, как у них. Веселой, не омраченной финансовыми вопросами, потерями и предательствами. И уж точно в ней не должно быть убивающего душу чувства вины за смерть маленького ребенка.
Я знаю, что объективно ни в чем не виновата. Знаю, что даже Марк теперь считает так же, но…
Ничего не помогает. Ни доводы разума, ни попытки посочувствовать самой себе, ни мантра, что прошлое не изменить.
Моя реальность похожа на день сурка. Даже съемка с Мариной в очередном пафосном отеле не привносит в будни ни капли новизны. Я послушно позирую, полностью полагаясь на ее профессионализм, по команде переодеваюсь из одного откровенного комплекта в другой и испытываю пугающее равнодушие к происходящему.
Меня больше не волнует судьба появляющихся в фотоаппарате Марины снимков. Получатся ли они такими, как нужно заказчику, попадутся ли на глаза знакомым… Не имеет значения.
Дождавшись перевода гонорара на карту, я скомкано прощаюсь и забываю о съемке, едва такси двигается с места. Время близится к полуночи, меня клонит в сон. Все, о чем я мечтаю: поскорее оказаться в своей крошечной съемной квартире и зарыться в одеяло с Бусинкой под боком.
На сон оставалось всего несколько часов, но кошмар поднимает меня задолго до будильника. Правда, встать с постели не так уж просто. Голова кружится, ноги гудят, словно накануне я, как бывало в далеком прошлом, отгуляла по городу двадцать километров.
Увы, причина более прозаична: меня постигает судьба любого уважающего себя бариста. Десятичасовые смены, проведенные по большой части на ногах, никому не идут на пользу.
Раздумывая, пора ли покупать компрессионные чулки и хватит ли мне на подобную внеплановую трату денег, я чищу зубы и не без отвращения рассматриваю собственное отражение. Лицо кажется осунувшимся и опухшим одновременно, глаза блеклые и в них — загнанность.
Я морщусь. Вот так и выясняется, что сама ты совсем не такая, как твои любимые героини художественных произведений, у которых хватало духу выдержать любые испытания судьбы с улыбкой и достоинством. Пара проблемных месяцев — и мне уже хочется реветь от своего жалкого вида и накопившейся усталости.
Плакать, конечно, некогда. Почесав Бусинку за ухом, я выбегаю из дома и спешу к метро по еще полупустым улицам. Какой бы оживленной ни была столица, но летом в шесть утра даже в ней не столь многолюдно, как обычно.
И только за одни утренние прогулки, на которые я бы никогда не выбралась по собственной воле, стоит любить ранние смены. Тротуар пуст, воздух почти свеж, а солнце светит ярко, но еще не печет, и слышно щебечущих где-то поблизости птиц — вот они, прелести жизни в спальном районе, далеком от центра.
Я убираю непригодившиеся наушники обратно в сумку и даже замедляю шаг. Десять минут городской пасторали почти равноценны счастью. В метро я захожу с улыбкой на губах.
Весь день у меня хорошее настроение. Погода солнечная, и гости, снова отведавшие витамина Д, сплошь приветливы и доброжелательны, улыбаться им легко и приятно. Во мне понемногу копятся силы, как бывает, когда общение не вытягивает из тебя энергию, а, напротив, обогащает. Кажется, что я наконец перешла какой-то незримый, но важный рубеж, и совсем скоро жизнь наладится.
Мой радужный мыльный пузырь спокойствия лопается за пять минут до закрытия кофейни. Зал на удивление пуст — что, впрочем, не значит, что никто не захочет купить кофе ровно в 22:59, — и я как раз заканчиваю пересчитывать кассу, когда входная дверь открывается.
С легкой улыбкой — сегодня меня не расстраивают даже припозднившиеся гости, из-за которых придется снова мыть кучу посуды, — я поднимаю голову и замираю, забыв сделать вдох.
На пороге кофейни стоит Марк.
Глава 23
На секунду он будто спотыкается о мой наверняка враждебный взгляд. Лицо, имевшее задумчивый вид, суровеет, но глаза выдают истину: я отчетливо вижу заразившие темную синеву сожаление и вину.
Даже разделяющая нас дистанция помогает мало — вот насколько сильны эмоции Марка, которые он, разумеется, пытается утаить. От меня или себя — вопрос, размышлять над которым нет сил.
Поджав губы, я опускаю голову к стопке наличных в своих руках и молча возвращаюсь к работе. Раскладываю купюры по номиналам и толкаю денежный ящик. Сильнее, чем следовало бы, но, к счастью, на кассовых аппаратах Ярослав не экономил: электрический привод спасает и меня, и Марка от громких спецэффектов для хорошего скандала.