Я вдруг в полной мере понимаю, что прямо сейчас, в очередном витке молчания, истекают наши последние минуты. Мы больше не увидимся. Наша история закончена. И в финале между нами лишь печаль и уродливые сожаления.
Мной овладевает жадное стремление насмотреться. Запомнить каждую черточку, каждую эмоцию, слово, запах. Я начинаю бояться, что забуду слишком быстро. Или, скорее, не сумею вспомнить.
Я знаю, что сегодня мои чувства должны быть совершенно иными. Что я должна испытывать облегчение. Радость. Быть может, злость.
Но я чувствую боль. Острую и оглушающую.
— Тебе все понятно? — Голос Марка кажется севшим. Вскинув голову, я, наверное, с плохо прикрытым отчаянием изучаю когда-то любимое лицо. Впитываю, запоминаю, запечатываю в самом-самом дальнем уголке то ли разума, то ли сердца.
Синие глаза в обрамлении черных прямых ресниц, хмурых бровей и темных кругов. Длинный прямой нос. Острые скулы и чуть впалые щеки с едва пробившейся черной щетиной. Крепко сжатые в ровную линию губы. Ямочку на подбородке.
Покалывание в кончиках пальцев мучительно. Мне хочется прикоснуться, запомнить все на ощупь — осознанно и внимательно, не отвлекаясь ни на что на свете.
— Понятно? — опомнившись, я делаю слабый шаг назад.
Взгляд Марка мрачнеют.
— По сделке, — поясняет он сдержанно. — Сроки, зачисление денег и так далее.
— Да, конечно.
Марк отрывисто кивает.
Мы снова не знаем, что сказать, и мысленно я признаю: пора уходить.
— Альбина…
— Да? — Не успев сделать и шага, я замираю. Сердце трепещет, словно до сих пор смеет иметь надежду. На что — вопрос без ответа.
— Мне очень жаль, — произносит Марк наконец. Сдержанно, даже сухо, но я догадываюсь, что у него под контролем каждый жест и звук. — Я знаю, что никакие денежные компенсации не исправят того, что я сделал. Слова и благородные поступки, — он едко, с обращенной на самого себя злостью усмехается, — тем более. Вероятно, теперь тебе малоприятно мое общество, но… Знай, что ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь. Любого рода. Будешь покупать квартиру, — темп его речи учащается, — я помогу с риэлтором или юристом, если захочешь. С переездом. С чем угодно. Даже если ты попросишь о чем-то только через десять, двадцать лет. Это не пустые слова. Я помогу.
Мне остается только кивнуть. Мы оба знаем, что предложение останется невостребованным.
— Прощай, Марк, — выдыхаю я, задержав на нем последний долгий взгляд.
Уголки его губ дергаются. Но лишь на миг.
Марк кивает в ответ:
— Прощай.
Глава 25
Четыре с половиной месяца спустя
Переваливший через середину декабрь, кажется, до сих пор держит бой с не имеющим намерения откланяться ноябрем. Темно-серое, угрюмое небо висит низко и то и дело одаривает уже украшенную к новогодним праздникам столицу типичным осенним дождем, монотонным и беспросветным, на тротуарах расползается грязная слякоть, когда-то яркие костры из опавших листьев теперь тлеют серостью на размокших обочинах. Ветер неприветливо холоден, потускневшее за эти месяцы солнце и вовсе не показывается.
Переливающаяся разноцветными огнями зимняя иллюминация, паутиной оплетшая город, бессильна перед поселившейся в столице осенней тоской. Словно праздничный дух впервые за много лет непростительно задерживается в пути. Или это только мне больше не под силу его заметить?
Бредя по мало оживленной улице после ранней, но короткой смены домой, я чувствую, как тоска вместе с одиночеством снова вгрызаются в уставшее отбиваться сердце, и с особенным вниманием всматриваюсь в лица случайных прохожих. Мне хочется верить, что в своем мироощущении я не одинока.
Вот только люди на улицах любуются гирляндами и смеются, поднося к губам красивые бумажные стаканы. Гости кофейни улыбаются и охотно заказывают напитки из специального зимнего меню, наплевав на вид за окном, и чуть заметно, вероятно, не совсем осознанно, покачиваются в такт играющим в зале новогодним хитам. Каждое утро в подсобке ребята, болтая перед открытием, предвкушают новогодний корпоратив и зимние каникулы, а я…
Я чувствую себя увязнувшей в застывающем янтаре мухой. Конечности тяжелеют, зрение застилает мутная пелена, крылья — не поднять.
Эмоции давно притупились — нет ни слез, ни отчаяния, ни вспышек радости, ни воодушевления. Я живу как во сне.