Я смотрю в глаза пятилетнему Мише Горину так долго, что трудно не поверить: он смотрит на меня в ответ. Воздух вокруг гудит, как у трансформаторной будки, пространство сужается в один прямоугольный коридор — и за ним не остается ничего.
Мне чудится детский смех. Представляется, какой лукаво-шкодной могла быть улыбка выбегающего из детского садика мальчишки. Слышится милый голос, взбудораженный и преисполненный энтузиазма, рассказывающий о чем-нибудь безумно интересном.
«Чем ты увлекаешься? — остро хочется мне спросить. — Машинками? Поездами? Может, как и я в детстве, ты одержим Древним Египтом? Или залистал до дыр энциклопедии про динозавров?»
Я чувствую, как за ворот куртки затекают заледеневшие на ветру слезы. Как горит огнем грудь. Как внутри меня… разрывает на части от невозможности повернуть время вспять.
«Если бы я знала, то никогда, никогда в жизни не села за руль, — шепчу я, не раскрывая губ, с полным осознанием бессмысленности своих заверений. — Если бы я только знала…»
Мой взгляд вдруг срывается вниз, к двум датам, прописанным через тире, и в глазах снова темнеет. Ко мне приходит еще одно, крайне запоздалое осознание: авария случилась через одиннадцать дней после его дня рождения.
Миша, этот чудесный малыш, чем-то неуловимо похожий на своего старшего брата, задувал свечи на торте и радовался подаркам за каких-то одиннадцать дней до…
Наверное, он уже успел открыть каждый и предвкушал грядущий Новый год. Наверное, он…
— …Альбина! — Голос Марка, кажется, регистрируется моим сознанием не сразу.
Я будто прихожу в себя после комы или очень глубокого, мучительного сна. Темнота, заполонившая глаза, упорно не желает рассеиваться. Тело колотит крупной дрожью. Я пытаюсь произнести что-то в ответ, но, по-моему, удается лишь хрип.
— Аля! — в этот раз громкий, на грани крика голос ударяет по моим вискам колоколом. Я вдруг ощущаю болезненно-крепкую хватку на плечах, а затем Марк меня буквально встряхивает: — Дыши же ты!
Тьма перед глазами вдруг рассеивается, а легкие опаляет огнем. Похоже, я и в самом деле какое-то время не дышала.
Марк нависает надо мной с бледным, явно взволнованным лицом.
— Ты как? — Переполнившая его голос тревога удивляет меня достаточно, чтобы онемение и дрожь в теле наконец отступили.
Сглотнув распирающий горло ком, я предпринимаю осторожную попытку обрести былую опору на подкосившихся ногах. Пристально контролирующий весь процесс Марк не отнимает руки, даже удостоверившись в моей способности стоять ровно. Его ладони, немного ослабив хватку, остаются лежать по обе стороны моих плеч.
— Все нормально, — заверяю я слабо, не прекращая следить за выражением его напряженного лица.
Марк коротко зажмуривается, а затем снова ловит мой взгляд своим — раздосадовано-злым. Зародившийся внутри порыв отодвинуться подальше погибает на корню: внутри кольца крепких мужских рук у меня не получается сдвинуться ни на миллиметр.
— Нормально? — Марк говорит тихо, но возмущенный и яростный тон делает каждое его слово тяжелым и громким. — Ты в обморок навернулась, Аля! И я очень надеюсь, это действительно лишь обморок, а не что-нибудь еще.
— Это просто нервы. Со мной бывает.
Марк резко трясет головой.
— Это не может быть нормальным. Ты давно была у врача? Проверялась еще раз?
— Я… — Вспыхнувший на кончике языка ответ тухнет, как мокрая спичка, едва память подсказывает, что в больнице я была в последний раз задолго до встречи с Марком.
— Ты не проверялась повторно. — Он, конечно, все понимает по моему лицу. Скрыть растерянность сейчас, когда тело до сих пор ватное и будто безвольное, мне просто не по силам. — Это серьезно. Не бывает обмороков без причины. А если сердце…
Не выдержав, я обрываю его речь:
— Не понимаю, отчего тебя вообще должно это волновать. — Получается грубо, но мне очень нужно скорее прекратить этот разговор.
Я не хочу и не могу объяснять Марку, что, может быть, и сделала бы исследования повторно, но после ареста отца по карману мне были один-два анализа крови и не более того. Ходить же в государственную клинику месяцами только чтобы услышать «Девушка, вам лет-то сколько, что вы все болезни у себя ищете?» казалось мне делом бессмысленным.
Я уже была там на диспансеризации чуть больше года назад — и на каждую попытку озвучить жалобу получала или тяжкий вздох, или утомленное «Угу, все нормально у вас». На дальнейшую борьбу с бюрократией моей воли не хватило.
Синие глаза напротив светятся несогласием, однако Марк решает не спорить.