— Алло, Ириш, привет! Где Сашка? Я звоню ему на телефон, а он недоступен.
— Он уж две недели как ушел из дома.
— Но он забрал из больницы бабушку! Где же теперь их искать?
— Ерунда какая-то. Зачем ему твоя бабушка?
— Она наша общая.
— Перестань, его никто кроме самого себя не интересует.
— Можно я заеду?
Миша стоял перед распахнутой дверью и не решался войти, точно стоило переступить порог, и пути назад не будет. Но та ли эта дверь? Он даже не успел сформулировать вопрос… Впрочем, здесь ему выбора не давали.
— Что ты там застыл? — крикнула Ира из глубины квартиры. — Проходи. Я сейчас.
Он осторожно вошел и тихо прикрыл за собой дверь. В квартире пахло духами и табаком. Миша снял ботинки и плащ, огляделся.
Давно он здесь не был. Дорогая прихожая из темного дерева, в дверных проемах терракотовые портьеры, на полу — теплая плитка. Возле высокого трюмо, забавная керамическая собака — бладхаунд, припавшая на передние лапы. Создавалось впечатление, что она радостно встречает входящих. Миша наклонился и погладил собаку:
— Привет! Как тебя зовут?
— Нравится? — Ира тихо вышла из комнаты. — Сашку он раздражал. Пришлось убрать, но после его ухода, я опять достала.
Никифоров машинально продолжал гладить собаку, понимая, что ему всё же придется поднять голову и посмотреть на Иру.
— Кончай валять дурака, — она пихнула его в плечо, — есть хочешь?
— Только кофе, пожалуйста, — он несмело выпрямился.
Миша бросил ей в след осторожный взгляд и понял, что это начинается снова. Просто колдовство какое-то. Он первый с ней познакомился. Учились на одном курсе. Встречались даже, но потом, потом… Всё как-то странно обернулось, и она выбрала Сашу.
Ира поставила на стол дымящийся кофейник, пакетик со сливками, погрела в микроволновке багет с сыром:
— Мне уже почти не обидно, просто странно, пять лет прожить вместе и расстаться за один день.
— Где же он сейчас? — Миша придвинул к себе чашку, вдохнул аромат и почувствовал, что хотел бы остаться здесь навсегда. Чтобы она вот так по утрам, варя ему кофе, разгоняла звонким голосом ноябрьский мрак и преследующее его чувство тревоги. Он хотел, возвращаясь с работы трепать керамическую собаку. А потом, погружаясь в теплую глубину медовых глаз, оставлять позади однообразие рабочих будней и больше ни о чем не думать. Ни о дверях, ни о птицах, ни о логике…
— Понятия не имею.
— Его нужно срочно найти. Старый телефон отключен, рабочего я не знаю.
Ира встала, открыла форточку, и холодный осенний ветер ворвался в их уютную кухонную атмосферу.
— Никифоров чудик, конечно, но не до такой же степени. Зачем ему похищать собственную бабушку у своего же брата?
Всю дорогу до Иры он мучился тем же вопросом, но так ничего и не придумал.
— Как ты считаешь, мы вообще похожи с ним или нет?
— Ну… — протянула она, — в чем-то да, но скорее нет. Ты разумный, а он безответственный, ты серьёзный, а он легкомысленный, ты борец, а он лишь плывет по течению. Да и потом, у тебя длинные волосы, одеваешься ты совсем иначе, даже посторонний человек легко заметил бы разницу.
— Вот и я так думаю. Полнейший бред, — Миша закрыл лицо ладонями и тяжело вздохнул. — Мозг совершенно отказывался работать.
— Что-то ты совсем расклеился, — Ира погладила его по голове. — Засыпаешь на ходу. Иди, полежи.
— Но мне бабушку нужно искать, а потом на работу.
— Я разбужу, когда соберусь уходить.
Двери всегда оставались неизменными. Деревянные, тяжелые, с металлической ковкой, чугунными петлями и ручками в виде кольца. Они были просто расположены в пространстве, и если их открыть, то вернуться уже невозможно.
Обреченный всегда говорить неправду Лжец сам страдал от своего долга, но не в силах был этого изменить. Нет ничего хуже знания, которое не смеешь донести. Ему всегда хотелось избежать печального финала, но это было невозможно. Глядя на Рыцаря, он негодовал: как может тот мнить себя честным, неся боль и разрушение? Но, этот вечный, бессменный караул их неизбежное бремя, глядеть друг на друга, точно в зеркало.
— Ты Лжец? — спрашивает путник Рыцаря.
— Нет, — высокомерно отвечает тот.
Путник косится на его мерзкую ухмылку и делает ложный выбор.
Лжец замирает в ужасе. Ничто не может помочь путнику, кроме него самого.
Миша Никифоров проснулся оттого, что наверху уборщицы неистово гудели своими пылесосами, поднял голову и почувствовал, как сильно затекла шея. Сколько раз он обещал себе не засыпать перед компьютером, но каждый раз снова сидел до последнего. Пошевелив мышкой, он пробудил монитор и взглянул на часы: семь тридцать шесть, второе ноября.
За окном барабанил нудный затяжной дождь, а в его комнате было тепло и уютно, только слишком накурено. Он встал, потянулся, покрутил шеей и размял затекшие ноги. Затем подошел к окну, раздвинул жалюзи и распахнул настежь форточку. Пронизывающий ветер бесцеремонно ворвался и, подхватив со стола бумаги, художественно разметал их по полу.
Сквозняк просочился в коридор, где-то громко хлопнула дверь, и раздался глухой удар. Никифоров настороженно прислушался, вышел из комнаты, прошел до прихожей. Всё тихо. Он заглянул в каждую комнату, убедился, что там всё в порядке.
Свет в туалете всегда плохо работал, но сейчас лампочка моргала особенно часто, поэтому Никифоров даже не сразу заметил, что произошло. Большое зеркало, обычно прислоненное к стене из-за не заканчивающегося вот уже второй год ремонта, сейчас лежало на полу мерцающей россыпью осколков.
Миша поднял раму и принялся собирать наиболее крупные стекла. Кровь на запястье выступила внезапно. Крохотные алые капельки раскрасили блёклую плитку.
— Нехорошее начало дня, — подумал он и включил воду.
Уборщицы кое-как ликвидировали последствия аварии, и всё же настроение было окончательно испорчено.
В половине девятого он набрал номер больницы.
— Доброе утро! Скажите, пожалуйста, как там Никифорова Маргарита Михайловна?
— Секундочку, — в трубке зашелестели листы. — Утренних данных пока нет. Доктор ещё не делал обход. Можете приехать после десяти.
— Спасибо, — поблагодарил он и повесил трубку.
Если выехать прямо сейчас, то можно успеть к обходу. Хотя, впрочем, куда торопиться? Чуть позже или раньше, какая разница? Ноябрь — отвратительный месяц, его настроения не могут не трогать, эта пронзительная тоска способна пробраться даже в рациональную офисную жизнь.
— Привет! Ты когда-нибудь отдыхаешь? — Степа пожал молчаливому Мише руку.
— Я не могу позволить себе отдыхать. Мне лекарства нужны.
Напарник плюхнулся за свой стол:
— К двенадцати вернешься?
Никифоров кивнул, снял с вешалки длинный черный плащ и как-то задумчиво произнес:
— А может быть, что не выберешь, всё едино?
На лестнице его догнала Женя:
— Я слышала, ты зеркало разбил. Галина Ивановна сказала. Не расстраивайся, это старые домыслы. Раньше считалось, что в зеркале отражается душа человека. Не бери в голову, просто что- то, наверное, изменится…
— Спасибо, — поблагодарил Миша и принялся быстро спускаться по лестнице, чтобы она больше ничего не стала спрашивать.