Зато тёмные недра шкафа выглядели поистине безразмерными. Первым делом, я извлек оттуда здоровущий ящик с детскими игрушками: разноцветными кольцами пирамидок, машинками, кубиками, резиновыми зверушками и прочей трогательной ерундовиной. Когда-то они были моими - это я точно знал. Перед глазами закрутился калейдоскоп разрозненных цветных воспоминаний. Мама в пестром байковом халате выходит из ванной, папа на крыльце чинит удочку, мы с мамой кормим злого петуха, сооружаем пугало из болоньевого плаща. Затем вытащил кособокий скворечник и миниатюрный бочонок - это папа учил меня плотничать. Оранжевый дырявый сачок, самокат, санки, красную пластмассовую лошадь на колесиках. Вещи, бывшие прежде такими важными и нужными, до сих пор хранящие память и как сказала бы София - тень прошлого. Это тёплое и болезненное чувство отчего-то разозлило меня. Казалось ещё немного, и я сломаюсь, не сдержусь, расплачусь или выкину какую глупость. Больше ничего доставать не стал, запихал барахло обратно, крепко-накрепко сомкнув покосившиеся дверцы.
Прилег на кровать и уставился в потолок. Там далеко стучала электричка, шумел лес, лаяли дворовые собаки, гудели высоковольтные провода. Всё так же, как было когда-то в какой-то другой жизни. Чьей-то чужой. Не моей. В моей жизни всё было хорошо. Высокая зарплата, красивая жена, куча замечательных друзей, комфорт. Зачем же тётка отправила меня сюда, где таким как я просто не место?
Мне снилось лето, одуванчики, собачья конура и ветер. Добрый и ласковый ветер, он сдувал пушистые шапки с одуванчиков, играл кружевными занавесками и хлопал развешанными простынями. Он щекотался и трепал чёлку. Он кидался крохотными зелеными яблоками, осыпал сливу и, подхватывая случайных бабочек, уносил прочь, в дальнюю даль, должно быть куда-то за пределы мира. Мама тоже была там. Она шла к колодцу и несла пустые ведра, чтобы потом варить бельё. Зачем-то она всё время варила бельё. Тогда дом начинал вонять, как умирающий больной, наполнялся зловонными парами безысходности и загнивания. Я всегда уходил играть с ветром, когда это начиналось, и теперь, глядя вслед пёстрым крыльям бабочек, снова мчался за ними, чтобы никогда больше не вернуться.
Когда я проснулся, в комнате было уже светло. Электрический свет по-прежнему горел, но соперничать с веселым сентябрьским солнцем уже не мог. Все мои вечерние страхи казались теперь смешными и надуманными. Ничего плохого не произошло. Внизу кто-то звенел посудой, пахло оладушками. Я спустился вниз с легким сердцем.
- Доброе утро, - сказала Мая, колдуя у плиты, - как прошла ночь?
- Замечательно, - отозвался я. - Даже не думал, что так хорошо высплюсь.
- И? - София за столом чистила овощи.
- Что? - не понял я.
- Может, надумал остаться? - пояснила она.
- Да, нет, что ты. У меня полно дел. Нужно возвращаться. Я побыл у вас. Обещание, данное тётке, сдержал. Зачем ещё тратить время?
- Ну, вдруг тебе захотелось побродить по двору, или сходить на могилу к матери, или... - несмело протянула София.
- Ах, да. На могилу, конечно, хорошо было бы сходить, это я что-то не подумал. Забыл как-то. Но теперь видимо уже не получится. Глотну кофейку и побегу, а то на электричку не успею.
- Понятно, - сказала Мая.
На электричку я успел. Уселся и всю дорогу глядел в окно, пытаясь сообразить, чего мне не дает покоя. Так бывает иногда, когда то ли слово вертится на языке, то ли дело какое. То ли имя не можешь припомнить, то ли сон. От станции до города каких-то полчаса. Добрался, вышел, постоял на перроне. Зачем же я туда ездил? Ничего же не узнал, не понял, не получил. Точно и не ездил совсем. Оглядываюсь назад - пустота. А может и не ездил? Потому что если бы я там был, то наверняка знал бы, зачем меня отправляла тётка. Ведь я должен был выполнить обещание. Я достал из кармана её письмо, развернул и начал читать:
У тебя есть три сестры. Две родные и одна сводная. Всем троим за сорок, и все, как одна - вылитый отец. Между собой они очень дружны ещё с самого детства, когда отец привел в дом пятилетнюю Ингу. Мае и Софии тогда было два и три года соответственно. Твоя мать, очень добрая и душевная женщина, на удивление легко приняла в дом девочку, рожденную на стороне и брошенную отцу ветреной литовской танцовщицей, как кость собаке. ..