Димка сидел там же, где они его и оставили. Сидел и смотрел на журчащую реку, на плывущие облака, на пчел, гудящих возле клевера. Его будто и не было здесь.
Костя присел перед ним на корточки.
— Дим, ты, что ещё дуешься? Да, ладно, перестань. Видишь, и так сколько неприятностей на нас свалилось. Макс сейчас прощения попросит, и вы помиритесь. Хорошо? — Костя гневно зыркнул на Максима. — Проси прощения.
— Ладно, Димыч, забудь, что я там говорил. Я ж любя…
Но ни дуновение ветра, ни шелест листвы, ни отдаленное чириканье воробьев, не могли нарушить Димкин покой. Голоса звучали где-то совсем далеко, то были глупые голоса из сна, безликие и неразборчивые.
Машин дом был крайним на улице. Двухэтажный, бревенчатый, старый, но неплохо сохранившийся. Изумрудные наличники, накрахмаленные кружевные шторки на окнах, крыша с резным коньком. С заднего двора доносилось оживленное кудахтанье, похрюкивание и гоготание. Навстречу им выскочил забавный взлохмаченный песик, который, завидев Машу, принялся радостно поскуливать.
— Это Чагрик, — сказала женщина. — Он добрый.
Чагрик весело болтая ушами, поскакал вокруг них, настороженно обнюхал Максима, и попробовал лакать из ведра, которое нес Костик, а затем прицепился к Димке. Шел за ним следом и тыкался мокрым носом в руку.
— Обувку сымайте на крыльце, — скомандовала Маша, — она у вас мокрая и грязная. Поставьте вон там, на солнышке, пускай просохнет. Тапок у меня нет. Рукомойник в предбаннике. Полотенце чистое, только сегодня повесила. Знала же, что гости будут. Петух всё утро горло драл. За все эти годы ни разу не ошибся.
Она вошла в дом, заполняя собой всё дверное пространство, на пороге остановилась:
— Чёй-то вы Жуковы робкие какие-то, а ну пошевеливайтесь. Да, и Чагрика в дом не пускайте, поесть спокойно не даст. Ужасный попрошайка.
Внутренняя обстановка Машиной комнаты поражала традиционностью. Справа от двери большая белая печь, наискосок, возле окошка — угол, уставленный иконками и свечками, под ними большой старинный сундук с коваными петлями, посредине — широкий деревянный стол, покрытый белой расшитой красными узорами скатертью, на полу плетеные из лоскутков коврики. Из-за печки выглядывала высоченная кровать с кучей пёстрых валиков и подушечек. Другой угол украшали разнокалиберные полочки, уставленные керамическими и глиняными горшочками. Кое-где с потолка свисали пучки сушеных трав, березовые веники и клейкие ленты для мух.
Маша залила воду из ведра в красивый пузатый медный самовар, подключила его к розетке и, заметив удивление, пояснила:
— С электричеством проще стало. Его ж если на углях раскочегаривать, так это на улицу нужно тащить, иначе дом провоняет.
— Откуда вы знаете, что мы Жуковы? — полюбопытствовал Костя.
— Так уж вся деревня знает. С этим у нас просто. Петя Жуков чудак был, дом свой бросил лет тридцать назад, как в один день пропал, так больше и не возвращался.
— Постойте, — Максиму вернулась привычная уверенность. — Нас же тут местные уверяли, что понятия не имеют кто он такой. Даже в администрацию направили. Что ж это получается — обман?
— Обман, — согласилась Маша. — Но это они не со зла, а от страха.
— А чего бояться-то? — Костя первым схватил пирожок, и не дожидаясь чая, махом проглотил.- Что мы тут поселимся и будем громко музыку включать?
— Этого, конечно, тоже, но мы таких видели уже, и они у нас долго не задерживаются. Опасно — другое.
Костя замер с надкусанным пирогом.
— Вам городским не понять, — загадочно произнесла женщина. — Мы и сами долго к нему привыкали. Не наш он, чужеземный, но освоился и зажил припеваючи.
— Кто? Петр Васильевич? — не понял Костя.
— Да что ты, — она всплеснула руками. — Петька-то обычный мужик, смертный. И так с ним долго прожил, но умом двинулся, конечно. Тот в его доме ещё со времен войны поселился, поганец. Мальчик, на вид совсем как ангелок, рубаха белая до пят, волос золотистый, глаза — озера бездонные. А характер отвратительный, пакостный. Уж на что мы терпеливый народ, но от него никакого спасу нет. Звать его — Боже Седлечко, ходит по двору, жалобно стонет, то мамку зовет, то кушать просит, то кошке хвост обдерет, то курицу придушит. Вот и боятся наши, что если вы в дом вселитесь, перестраивать там что-то начнете, сбежит Седлечко в чей-то другой дом, где покой, да привычный уклад, чтоб там им беды приносить.