Димка же слышал, как растет трава, как вздыхает земля, как в предвкушении звезд разглаживается небо, как струится сквозь пространство время. Будто бы когда-то он уже был частью всего этого, а теперь возвращался обратно.
Сначала небо порозовело, затем цвет начал словно сгущаться, а свет потихоньку меркнуть. Костя вышел за речку и громко позвал:
— Лёха!
Постоял, помялся и снова крикнул:
— Лё-ха!
В воде что-то громко булькнуло, камыш зашелестел, а начавшие свои песнопения лягушки дружно смолкли. Наступила тишина, тревожная и одновременно приятная, завораживающая своей глубиной.
Мужик появился неожиданно, прямо у него за спиной, когда Костя обернулся тот стоял так близко, что даже в серой дымке летней ночи было видно, как отражается в его блестящих глазах бледная растущая луна.
— Значит, надумал, — довольно ухмыльнулся он. — А я ведь знал, что придешь. Ты же наш, я чую. Что бы там не говорили, всё же остались, остались, зерна. Их только на почву благодатную нужно и всё вновь прорастет, зазеленеет.
Костя шел следуя главному Лешиному наказу — не оборачиваться. И он не оборачивался. Вокруг него что-то происходило. Были это ночные птицы или лесные духи он не мог сказать с определенностью, но эти существа пристально следили за ним. Порой краем глаза он замечал за деревьями кого-то гораздо крупнее птиц. Темные силуэты неожиданно появлялись то справа, то слева, вздыхали и стонали, однако к тропинке не приближались. Но даже они не пугали его так, как странный шепот за спиной, будто кто-то бесшумно вскочил к нему на плечи, давит и неустанно повторяет: «Взгляни, взгляни на меня, не бросай, не оставляй». Но Костя не оборачивался. Он шел на свет.
Вначале это был слабый, мерцающий огонек, прячущийся среди ветвей, пугливый и трепетный, но постепенно его очертания обрели четкость, желтоватый ореол расширился, и вот уже черные тени деревьев, сами расступились.
На просторной поляне горел высокий, сложенный домиком костер.
Издалека Косте казалось, будто там никого нет, но стоило ему ступить на поляну, как вдруг обнаружилось, что там полно людей, точнее девушек. Все они стояли по обе стороны от огня, в ночных рубахах, с распущенными волосами и передавали друг другу деревянный ковш. Их голоса всплывали точно из ниоткуда. Смешки и негромкие разговоры, рассевались легкой дымкой неясных воспоминаний в настойчивых потрескиваниях всё сильнее разгорающегося костра.
Две симпатичные, необычайно похожие друг на друга девушки, взяли с двух сторон Костю за руки, и переплетя свои пальцы с его, потянули к огню. От них повеяло древесной корой и туманом. Кто-то запел. Тоненький надрывный женский голос острым жалом вонзался в сердце и бередил его, вселяя жгучую потребность сотворить что-то непонятное, может быть даже не разумное, но совершенно необходимое. Как не старался Костя, он так и не смог разглядеть ту, которой принадлежит этот голос-колокольчик.
Но так много услышалось ему в этой песне болезненного и ускользающего, похожего на короткие вспышки детских воспоминаний о том, чего знать он не мог, но отчего-то знал. Сердце заныло и поддавшись порыву, Костя позволил себе отпустить последнюю ниточку разумного начала, поплыв в потоке волнующих теплых образов своего позабытого я.
И только когда в его пальцах оказалось шершавое дерево ковша и он сделал глоток густого янтарного напитка, мучительное томление, наконец, исчезло, уступив место удивительной ясности сознания. Ему больше не нужны были объяснения. Он всё понял.