Я слышала голос Анны внутри себя и знала, что, если заговорю, мой голос будет звучать в точности как ее, мои руки будут повторять ее движения, а следом за мной увяжется ее тень.
Письмо заканчивалось не дружеским прощанием и обещанием увидеться в Швеции — внизу стояло ничего не значащее «С наилучшими пожеланиями, Анна».
Анна всегда хотела, чтобы я сопровождала ее в поездках на Удден, хотя она ненавидела бывать там, однако говорила, что мое присутствие скрасит ей жизнь. Я не понимала, зачем вообще ездить туда, где чувствуешь себя плохо, но в семье Анны подобные визиты считались обязательными.
Ее отец обычно приплывал за нами к парому на своей деревянной лодке; увидев нас, он радостно махал рукой. Здесь, на острове, он казался меньше ростом и мягче, тогда как в городе выглядел жестким и бескомпромиссным, типичным полицейским — возможно, я так воспринимала его после нашего первого знакомства, когда он был в форме. Это произвело на меня сильное впечатление.
На острове мы с Анной спали в одной кровати. В большой желтой комнате стояло несколько кроватей, но Анна хотела, чтобы я спала рядом. Деревянный пол скрипел, а окно выходило на задний двор. В комнате была железная печка, которую мы топили каждый вечер до тех пор, пока заслонка не раскалялась докрасна, потому что Анна всегда мерзла. Она говорила, что Удден даже в разгар лета — самое холодное место на земле.
Однажды мы поцеловались. Это случилось в той желтой комнате. Анна ночью вышла в туалет, и, когда она возвращалась, я проснулась. Ее ноги были холодными как лед, я захихикала. Она зашикала на меня, сказав, что все проснутся, если я не перестану шуметь. А потом в темноте ее губы приблизились к моим, и через мгновение я почувствовала ее мягкий и влажный язык. Потом Анна зевнула и тут же заснула.
А я лежала без сна, потрясающее ощущение ее языка во рту заставило меня вспомнить комнату, которую я почти позабыла. Она находилась в подвале горного пансионата, куда моя семья обычно приезжала на рождественские каникулы. Там была шведская стенка и лежали иллюстрированные брошюры с упражнениями для мышц живота, плеч и спины. В углу стояли два тренажера с красными и черными кнопками. На одном была широкая кожаная лента, которую следовало надевать на талию, второй напоминал бочку с рифлеными рейками, прибитыми по кругу. На обоих был регулятор для уменьшения или увеличения скорости, а рисунок на стене показывал, как нужно правильно стоять или сидеть на тренажерах. «Для стопроцентного снижения веса», «для избавления от целлюлита» — гласили надписи на рисунке. Я не знала, что это значит, но если сидеть какое-то время на грохочущей бочке, то бедра начинали пульсировать, как будто под кожу закачали газ. Мне вспомнилась бутылка грейпфрутовой газировки, которую мы пили за ужином каждый вечер.
Как-то раз, сидя на бочке, я случайно раздвинула колени и впервые осознала то, что находится у меня между ног. После этого все изменилось. Игры и сласти потеряли свою прелесть, я стала стесняться своих братьев. Потом я поняла, что они отличаются от меня в физическом плане и не могут чувствовать то же, что и я, поэтому вряд ли поймут…
Это озарение придало меня храбрости, и через несколько дней лихорадочных тренировок я кое-чему научилась. Пока мой младший брат качал пресс на шведской стенке, считая вслух — двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять… Цифры взрывались в моем теле такими необычными волнами, что мне приходилось держаться изо всех сил, чтобы не упасть с тренажера. Обеими руками я цеплялась за поручни и смотрела брату прямо в глаза.
Дом с большим участком земли располагался на южной стороне острова, где природа разительным образом отличалась от северной, с высокими скалами, влажным мхом, клюквой и сосновым лесом.
На северной стороне Уддена, практически необитаемой, у Анны высоко на сосне был построен шалаш из криво сколоченных веток. Тайком она приносила туда старые вещи из дома. Среди выцветших газет валялись термос, несколько чашек и блюдце, нож, одеяла и подушки и маленькая круглая коробочка, обвязанная шнурком, — над ней Анна колдовала каждый раз, когда приходила в шалаш. Я несколько раз с любопытством наблюдала, как она развязывает шнурок, открывает коробочку, смотрит на свои часы и подводит механизм маленьких часиков, лежащих внутри, устанавливает стрелки и наконец захлопывает коробочку. «Мой золотой запас, — так она называла свое сокровище. — Это мамины… но она не знает, что они исчезли… дома полно ненужного хлама». На вопрос, зачем ей здесь мамины часы, Анна не отвечала и даже не смотрела на меня.