— Нет. А Сергея Сергеевича, а Клавдию Павловну — их вы не знали? Кажется, они еще совсем недавно жили здесь…
Парень не успел ответить, кивнуть даже, а Леонид Викторович понял, по его вспыхнувшим глазам понял, что да, он их знал.
— Удача какая! Где они? Что с ними? — заторопился Леонид Викторович с вопросами.
— Живы, живы! — поспешил успокоить его парень. — Недавно только и съехали.
— А адрес?! — вырвалось у Леонида Викторовича. Вот как бывает, годы не сворачивал на эту улицу, а сейчас просто обожгло нетерпением, так понадобилось ему узнать, где его друзья да что с ними.
— Живы, живы, — повторил парень и дружески взял Леонида Викторовича под руку. Он был теперь естествен, этот дружеский жест, хоть они и не знали друг друга.
Они пошли рядом как старые знакомые, как соседи, встретившиеся на своей улице в пору, когда выдался свободный час.
— Да недавно только и съехали, — сказал парень, заглядывая в лицо Леонида Викторовича с симпатией. Он спохватился, высвободил руку и протянул ее, знакомясь: — Николай.
— Леонид Викторович. А куда съехали?
— Да куда, в Москву же и съехали. Адреса я не знаю, но адрес — штука нехитрая. Послушайте, может, я вас на фотографии у них видел? Ну, знакомое лицо!
— На фотографии? — задумался Леонид Викторович. — Не припомню что-то, чтобы я дарил им свою фотографию. И давно все было, переменился.
— Нет, а я вот видел и видел! — настаивал Николай. — У меня память на лица — это точно, это все признают.
— И что же они, как? Здоровы? Счастливы? — спросил Леонид Викторович и даже подтолкнул парня под локоть, чтобы тот побыстрей ответил.
— Как это? — несколько опешил от его вопросов Николай. — Здоровы, спрашиваете? Так старенькие уже они. Счастливы? Так ведь старенькие же. Еще старее вас.
— Да, да… — Леонид Викторович постарался улыбнуться.
— Но все равно народ они замечательный, — утешил его Николай. — На выручку — тут как тут. Помню…
— Да, да, и я помню…
— Может, пивка по кружечке?
— Нет, мне пора. Спасибо, Николай, спасибо на добром слове.
— Ну, глядите, Леонид Викторович, а то бы по кружечке. Да и до смены мне еще далеко. Как-никак соседями могли быть.
— Это верно, могли.
— Если что, я при деньгах, — сказал Николай. — Приглашаю.
— Спасибо, спасибо. Как-нибудь в другой раз.
— Ну, ну… — И Николай отпустил Леонида Викторовича, вдруг зорко, не по-молодому поняв его: — С собой беседуете?
Они разошлись, пошагали по своей улице — один в одну сторону, другой в другую.
11
«Кризис…» Это слово кто-то шепотом произнес за стеной, и он услышал его. Он знал, что это означает — кризис. Это про него было сказано. Это с ним сейчас вершился кризис, в нем засел. Если не победить его, этого врага в нем, то враг этот сам прикончит его, отнимет у него жизнь.
Он совсем маленький был, еще только собирался в школу, как свалила его тяжелая болезнь, сразу будто обдавшая кипятком. Это была скарлатина. Как он тогда болел, он не помнил, он долго болел, и дни слились в серую и забытую дорогу. Но один день он вспомнил: все тогда засуетились вокруг него, люди в белых халатах, чьи лица он уже забыл. И тогда тоже было произнесено слово «кризис». И тогда тоже, хоть и был он мал, он догадался, что от этого слова зависит его жизнь. Но знал ли он тогда, что такое жизнь? Наверное, что-то все же знал, понимал. Он страха тогда не испытывал, но ему было жаль себя, он помнит, ему было очень жаль себя, но даже плакать он не мог, так был слаб. И все время клонило ко сну. Это он помнит. Но он не спал. Его только клонило ко сну, а заснуть он не мог. Все слышал, что делалось вокруг, слышал шепотом произносимые слова, шаги, звон посуды, гудки фабричные, посвист ребят, гонявших во дворе голубей, нянину слышал молитву, ее слезный шепот у изголовья, слышал прерывистое дыхание матери.
Вот и теперь он тоже все слышал, хотя его оберегали от звуков. Он и это слышал, как его оберегали от звуков. Он лежал с закрытыми глазами, и было ему все слышно. И то, что вершилось вокруг, и то, что вершилось в нем самом. А там, в нем, был кризис, и он завоевывал его, там, изнутри, захватывая владение за владением, руша преграду за преградой. Было страшно. Но не все время. Вдруг никнуть он начинал, смиряться, сдаваться, сам в себе отступать. И тогда-то окликала его Клавдия Павловна: «Леня… Леня…» Она знала, она всегда угадывала, когда надо его позвать.