— Я полечу с вами, — сказал Лосев, еще не веря собственным словам.
Дельфинья тень скользнула по стеклу, скользнула по его лицу, поманила. Ну, конечно же, он полетит!
Нина, нет, Таня внимательно продолжала смотреть на него.
4
Легко замахнуться на поступок, но совершить его не просто. Мигом вспомнилось множество всяких дел, которые удерживали в Москве. Он ездил много, летал из конца в конец страны, летал за границу, у него всегда был наготове чемодан, чтобы не тратить время на сборы, его заграничный паспорт тоже всегда был наготове. Но это все для поездок запланированных, для командировок. А сейчас им было принято решение вопреки всему, самому себе вопреки. Какое-то очень молодое им было принято решение. Кажется, давным-давно когда-то так вот срывался и мчался куда-то. Когда? Куда? Забылось. Мчался, стучал в ночи в чью-то дверь, вторгался в чью-то жизнь.
Или снова стал молодым? А не смешным? Ну что, что думает сейчас о нем эта Таня? Уставилась, рассматривает, распахнув глаза, а что углядела?
Некогда было пускаться в разговор. Гон начался, бег на короткую дистанцию, поскольку в миг тот, когда было принято решение лететь, проник в ресторанный динамик усмешливо-дружественный женский голос: «Лосев, кинорежиссер Лосев, посадка на ваш самолет будет объявлена через несколько минут».
Он кинулся покупать билет. Билет ему продали мгновенно. Он кинулся звонить в Москву, не надеясь, что застанет дома свою многолетнюю помощницу, ассистента режиссера по актерам Серафиму Викторовну, даму к шестидесяти, но непоседливую, как воробушек. Сима была дома. Ей предстояло поливать цветочки в его отсутствие, — ключи от его квартиры у нее были, — ей предстояло, если позвонит жена из Минска, сказать, что он рванул на несколько дней в Ашхабад. Зачем? Он должен был дать Симе кое-какие разъяснения, она была связующим звеном между ним и съемочной группой, вот уже годы следовавшей за ним из картины в картину. Но он и сам не знал — зачем?
— Похоже, наскочил на сюжет для сценария! — бодро соврал он в трубку.
Сюжет для сценария — это было дело. Нельзя же лететь в такую даль и в такое пекло, где и сейчас за тридцать градусов, без всякого дела, без всякой цели. И лететь, даже не прихватив чемодана. Душевные порывы возможны в фильмах, но не в жизни.
— Замечательно! — прокричала Сима в трубку, и Лосев услышал, как она деловито закурила. Ему показалось, что из трубки приструился к нему табачный дымок. — Может, начать смотреть актеров на главные роли? Есть соображения? Героиня — кто? А герой? Натура в Ашхабаде?
Начавши врать, ври дальше.
— Натура в Ашхабаде, — сказал Лосев. — Героиня?.. Все дело в глазах, Сима.
— Всегда все дело в глазах.
— В распахнутых глазах.
— Именно в распахнутых, а в каких же еще?
— Ей лет двадцать шесть — двадцать семь. Может быть, чуть больше… Ей не легко живется. С год назад она потеряла мать, которая была всем для нее. У нее не складывается личная жизнь. — Похоже, Сима начала выуживать из него правду. Он обозлился: — Рано думать об актерах!
И вот он в небе. Но занялся земными делами: поменялся местом с каким-то уставившимся на него гражданином — узнал, должно быть? — чтобы оказаться рядом с Таней, пошел потом покурить, перебросился несколькими фразами со стюардессами, которыми был, конечно же, узнан, — подобно режиссеру Басову, прославившемуся в эпизодической роли полотера, режиссер Лосев утвердил свой лик в памяти народной, сыграв в собственном фильме официанта-виртуоза, чуть ли не жонглирующего подносом, тарелками и бутылками. Удача рольки была в том, что Лосев еще со вгиковских времен умел жонглировать и показывать не очень хитрые фокусы, когда исчезает в руке яблоко, а носовой платок оказывается не в том кармане. Из года в год проделывал он эти штучки, так, забавы ради, на вечеринках, а тут взял и сыграл себя такого, забавляющего, в фильме, изобразив печального официанта с веселыми бутылками. Удача рольки была в истинном уменье рук, как и в истинной печали глаз. Снимался без особой цели, веселясь и импровизируя, а экран показал нечто серьезное, печальный и ловкий официант запомнился. Были потом и другие рольки, когда снимался уже не сам у себя, а в фильмах приятелей, разглядевших в нем умение сверкнуть в крошечном эпизодике, запомниться одной-двумя фразами, весело сказанными печальным человеком. И забавно, режиссерская его известность была безлика, хотя картины его были среди заметных, а вот сыгранные им эпизодики в фильмах сделали лик его весьма знаменитым. Узнавали на улицах, в гостиницах, просили автограф. Вот и отринь все, поживи попробуй в тишине безвестности, когда ты для всех — тот самый фокусник из ресторана, таксист, футбольный болельщик, — кто там еще? Вся затея с полетом в Ашхабад показалась вдруг нелепостью. Ну, прилетит, ну, взмокнет от жары, встретит кого-нибудь из той поры, ныне старых и поникших. Зачем? А дальше что?