— Конечно. У нас большой город, да маленький. И потом, мы не все всех знаем, а чаще всего так: старожилы старожилов, новички новичков. Так и лепимся друг к другу. Петр Васильевич Рогов дружил с мамой. Она его жалела. Даже иногда выпивала с ним вместе. Он пьет, спешит, а она сидит рядом, кивает ему, когда он вскидывает стакан, и оба молчат. А считалось, встретились, поговорили.
— Еще ваших друзей видел, из тех, кто встречал вас на аэродроме. Они сидели в ресторане гостиницы. Пригласили разделить компанию, но обошлись со мной довольно сухо. Бородатый философ. Долговязый Дамир. Елена Кошелева. Кто она?
— Там была Лена? Она адвокат. И это ее призвание. Я хожу на ее процессы. Изумительно защищает. Но, знаете, а сама беззащитная.
— Как это?
— А так… Что же мы стоим? Прошу к столу, Андрей Андреевич. Такой дыни в Москве вам не отведать. Ташаузская. Помните вкус? А как нарезать ее, знаете?
Таня присела к столу, стала терпеливо смотреть, как кромсает Лосев дыню. Он старался, орудовал ножом вдохновенно, снова, забывшись, играя, а не живя. Дыня под его ножом скрипела, брызгалась, погибала.
— Так? А аромат, аромат какой!
— Можно и так. — Таня взяла у него нож. — А можно и эдак. — Она стала иначе резать дыню, не страшась забрызгаться, смело и весело и легко поводя ножом, под которым дыня как бы сама разнималась на длинные, ладные ломти.
— У вас лучше выходит, Танюша, — сказал Лосев. — А я забыл эту науку. Вот водочку я открою, натаскан. Дыня, брынза, водка самая простенькая, хлеб этот чудной выпечки! Вы прочли мой сон, Таня.
— Да, такой хлеб у нас только в одной пекарне пекут, в железнодорожной. Чуть привезут оттуда хлеб, его сразу расхватывают.
— А вы где достали? Вечер, магазины позакрывались.
— Мир не без добрых людей. — Она сама налила ему и себе, первая подняла рюмку. — Давайте не чокаясь, помянем.
Он поднялся.
— Помянем. — Он выпил, торопливо и неловко, водка пролилась ему на подбородок. Проклятая профессия! Он подумал: так и надо пить в горькую минуту, неумело, разучившись. Проклятая неволя!
— Опоздал я, опоздал! — с тоской вырвалось у Лосева. Он набил рот брынзой и дыней, начал жевать, сам не поверив своим словам, как-то не так, не по правде они у него сказались. Дубль! Еще разок! Проклятая профессия! — Опоздал я… Опоздал… — повторил он, кляня себя за этот «дубль».
— Знаете, Андрей Андреевич, вам надо еще выпить. Разжаться.
— Мне уже был дан такой совет. Рогов посоветовал. Надерись, сказал, чтобы все держалки в тебе разжались. А что, и выпью! — Лосев налил себе, не присаживаясь. — За вас, Таня! — Он выпил. И сразу снова налил. — И за мою разжатость! — И снова выпил, уселся, вслушиваясь в какой-то гул, начавшийся в себе, вроде бы веселый гул.
Лосев глянул на Таню, на знакомую незнакомку, в милое это лицо в который раз всмотрелся, чтобы снова сдвинуть в памяти день нынешний со днем минувшим. Вдруг все показалось ему проще простого. Ну, разлучила их жизнь, а теперь свела. Перед ним дочь его, родная кровь его. Сюжет был не совсем обычен. Лосев даже и сейчас, в миг всепонимания, в миг обретения простых мыслей, признавал, что вступил в сюжет на редкость необычный, какой-то из зарубежных фильмов, может быть, но уж никак не из нашей жизни. Тем лучше, тем лучше! Почему лучше, про это не додумывалось. Это уже была сложная мысль, а он жил в простых сейчас. Он проведет тут с недельку, а потом вернется домой, забрав с собой Таню, дочь. Она поживет у него, у своего отца, пооглядится. Вместе они потом решат, где ей жить. Скорее всего, он уговорит ее перебраться в Москву, к нему. Места хватит. Жена станет возражать? А он не станет слушать эти возражения. Случилось чудо, он обрел дочь, он необходим ей. Вот и все.
— Что-то вы все решаете, Андрей Андреевич, — сказала Таня. — И, кажется, и за меня. Напрасно. Ведь мы уговорились: развеем легенду.
— А я вот поверил в эту легенду. Да, решаю. Хотите, помогу вам перебраться в Москву? Там, в Москве, отныне вас ждет дом и ваша собственная в нем комната. С балконом, который смотрит в тихий переулок. Вам понравится. Сперва погостите, пооглядитесь, а потом…
Таня отрицательно качнула головой.
— Ну, не останетесь, будете наезжать.
Таня снова качнула головой. Нина так же вот, с ним не соглашаясь, медленно поводила головой. Вся в Нину, только в нее. Себя он в Тане не находил.
— Развеем легенду, — сказала Таня.
— Зачем это вам? Ну, легенда! Пусть! В ней так много от правды, что можно и поверить. Не зря же Нина…
— Зачем? А вот затем, чтобы жить в правде. Мама выдумала себе сказку. Это ее право. Может быть, так ей было легче. Мне легче — без сказок. Почему вы не хотите понять меня?