— Зачем? — Она распахнула на него глаза, оробев вдруг. — Вы меня испытываете?
Он кивнул.
— Для роли?
Он кивнул.
И голосом певучим, не хриплым она памятно проговорила:
— Ребята, давайте посидим, я устала!..
Все, больше ничего она не сумела сказать. Пресекся голос, в нем вздрогнула ее нынешняя хрипловатая нота.
— Напрасно, Зоя, напрасно вы ушли из воспитательниц, — сказал Володя. — Напрасно дали себя уговорить.
— Я и сама думаю… Но Пал Палыч наговорил мне тогда, наобещал…
— Ах, так это он? Разве ему можно верить?
— Я вот поверила…
— Возвращайтесь, Зоя, назад.
— Вы так думаете? — спросила она.
— Да, именно так.
Она поднялась.
— Очень важно найти свое место в жизни, — сказал Володя как бы про себя.
Зоя кивнула, улыбнулась ему, протянула руку. И пошла по ковру к двери, осторожно, ступая по узкой ковровой полосе, как по тропинке, той узкой и скользкой тропинке, сбившись с которой можно угодить в грязь.
Все зеркала, какие были в этом номере, сразу отразили Зою, со всех сторон принялись всматриваться в каждый ее шаг. Казалось, зеркала сочувствуют ей и боятся за нее.
МЕМУАРЫ
СЕРГЕЙ ФЕДОРОВИЧ Поранин готовился к этому дню не без трепета. Но верно ли будет назвать день выхода человека на пенсию — всего лишь именно днем, некоей точно обозначенной датой? Не так все просто. Приказ об уходе на пенсию действительно помечен конкретной датой, но сколько их было, этих дней — до, и сколько их еще будет, — после, прежде чем все в тебе уляжется, утрясется, обретет ритм будничной жизни, и ты сам для себя обретешь этот день. Жить-то дальше ведь надобно. Жить без привычной работы, без привычных людей вокруг, без привычных привычек во всякой малости. Жить еще надобно. И даже, может быть, не так уж и серо, по нисходящей. В том-то и дело, чтобы не по нисходящей покатились дальше твои деньки. Потому-то и страх берет, потому-то и нужна исподволь подготовка. До решения, в час решения и после, уже потом, уже когда остынешь.
Сергей Федорович долго готовился, чтобы не очень шибко удариться лбом о вдруг наступившую тишину, об этот отдых желанный, об этот барьер бездеятельности. И прежде всего он готовился к деятельности. В том-то и суть, что к деятельности. Это ему и внушало мужество перед шагом в небытие. Он знал, он верил, что по ту сторону черты у него будет дело. И дело не малое. Он готовил себя к писанию мемуаров. Не улыбайтесь. Да, конечно, нынче кто не пишет мемуаров. Просто повальное это бедствие стало — писание мемуаров. И те пишут, кому есть что вспомнить, чья жизнь не без интереса для других, но и те пишут, кто жизнь прожил ничем не примечательно, а стало быть, непригодную для мемуаров. Вспоминать, так уж нечто значительное вспоминать. Не правда ли? А иначе кому интересно, что там с тобой бывало, о человек. Мемуары пишутся не для себя одного.
Сергей Федорович верил, что ему есть что вспомнить. И не для себя, а в поучение и наставление потомству. Он жизнь прожил не пустую, не серую. Он в это свято веровал. Впрочем, справедливости ради, а кто себе признается, что прожил жизнь зазря? Одно из тягчайших открытий — такое признание. Одно из тягчайших поражений всей жизни. Нет, Сергей Федорович, хоть и не был он каким-то там великим гражданином, но был все же заметным гражданином и жизнь свою желал и смел оглядеть. Мемуары… К ним-то и потянулся он всеми силами души, выйдя на пенсию. Это дело и было отныне его делом на земле.
И настал день…
У Сергея Федоровича была дачка, нажитая трудами праведными. Или еще так: заслуженная, а не выслуженная. Вот на этой дачке он и решил уединиться, погрузив себя в работу.
Осень уже началась. Его так просили подгадать с выходом на пенсию, чтобы мог он летом подменить кой-кого из своих ответственных коллег, отправлявшихся в отпуск. Он не возражал. В последние месяцы работы он не только подменял одного или другого из коллег в пору их отпуска, а он вообще так рванул, так по-молодому себя выказал, что его и отпускать не хотели, хотя все давным-давно было сговорено. Уходить надо было с честью, оставляя о себе добрую память. Уходить надо было победоносно. Так он и ушел. И на прощальном ужине все об этом и говорили в один голос. Спешишь, мол, Сергей Федорович. Мог бы, мог бы еще и потрудиться. Нужен ты нам еще. Запаримся мы без тебя.