— Ну так и есть! — сказал Тиунов. — Я, брат, недаром в газетчиках хожу. Это что же у вас за лозунг там виднеется на сельсоветской стене? Про Первое мая лозунг-то. А нынче у нас пока только апрель. Прошлогодний сюжетик сунули, друзья?
— Прошлогодний, — несколько растерявшись, сказал Леонид. — Но дело не в первомайском лозунге. Дело не в нем.
— Ай-яй-яй-яй-яй! — затянул Бочков. — Прошлогодний сюжет! Как же это я раньше не заметил?
— В прошлом году не было дождя, — сказал Леонид. — И все осталось, как было. Не было урожая, а люди надеются на урожай. Вот мы и вернулись опять к их празднику весны. Будет урожай.
— Будет там или нет, а сюжетик-то прошлогодний, — голос Бочкова источал участие. — Ай-яй-яй-яй! А ведь журнал уже озвучен, принят. Чей это монтаж, чей текст?
Какой отвратительный у человека голос! Вкрадчиво подкрадывающийся какой-то голос.
— Мой это монтаж, — сказал Гельдыев. — Сюжет хороший, почему было не ставить?
— Гельдыеву помогал монтировать я, — сказал Леонид. — И текст писал тоже я.
— И сами же утвердили журнал? — спросил Бочков, хотя можно было об этом и не спрашивать, это и так было ясно.
— Но сюжет-то мой, между прочим, — подал голос Андрей Фролов. — В этом журнале он на месте.
— А вот тут я и попробую возразить. — Бочков поднялся. Невелик ростом человек, но если прямо держаться, как вот сейчас держится Бочков, и если строго прихмуриться, как это сделал Бочков, то малый рост уже не так приметен и мальчиковый пиджачок не кажется смешным. — Знаю, бывает, и старое за новое порой выдаем, знаю, не первый день в кино. Но зачем же, товарищи, тащить на экран всякую серятину? Разве это праздник весны вы нам показали? Плакать хочется, глядя на этот праздник.
— Почему плакать? — сказал Гельдыев. — Люди улыбаются.
— Оставь, Чары. Тебе подсунули завалящий сюжетик, тебя же подвели, а ты еще и сам себя гробишь. Да, хорошо вы помогаете национальным кадрам, Леонид Викторович. Ну и ну, вот так помощь.
— А вырезать этот лозунг нельзя? — спросил Тиунов. Он был явно подавлен. Не прояви он такой дотошной зоркости, ведь и не было бы этого разговора. — Ну, заретушировать, никто и не заметит.
— Вырезать будет нелегко, — сказал Фролов. — На этот кадр лег дикторский текст. Музыка легла.
— Кстати, сколько стоило озвучение журнала? — спросил до сих пор молчавший Меркулов. — Скинемся, перезапишем, и делу конец. — Он радостно оглядел всех, приподнявшись, довольный, что высказал такую умиротворяющую идею.
— Скинуться легко и просто, когда речь идет о вечеринке. — Бочков строго глянул на Меркулова. — А молва? Ведь такое не легко будет утаить.
— Замолчи! — вдруг прикрикнула на него Маша.
Смотри-ка, она говорит с Бочковым на «ты». Стало быть, у них далеко зашло? Любовь, стало быть? Роман? Ничего-то ты не замечаешь вокруг, товарищ Галь. И небрежничаешь в работе. Ну, вернул к жизни старый сюжет хроники, ну, на правду тебя потянуло — молодец, похвально. Но зачем же делать все тяп-ляп, с одной прикидочки? Вот тебя на первомайском лозунге и словили. Грязная работа, небрежная. Стыдно! И конечно, один ты, только ты во всем и виноват, товарищ главный редактор с вгиковским дипломом в кармане. Что и говорить, хорош учитель…
Померцав, начали разгораться под потолком лампочки.
— Уж вы меня не судите строго, Леонид Викторович, если я доложу об этом случае директору. — Бочков двинулся к двери. — Дружба дружбой, а…
— Замолчи же! — сказала Маша. Голос не послушался ее. Она хотела крикнуть, а вышло, что проговорила это «Замолчи же!» шепотом. Леонид, сидевший рядом, услышал ее, а Бочков не услышал.
Леонид выбрался из кресла позади микшера и пошел к выходу, мучительно стараясь вспомнить, что же еще ему надо сделать, вот прямо сейчас сделать. Машинально он сунул руку в карман и вспомнил: надо прочесть телеграмму. В зале светло, просмотр окончен, можно теперь ее прочесть. Он развернул бланк. Казенные слова, да, на редкость казенные слова, набегая друг на друга, объявляли ему, что его срочно вызывают в Москву, в главк, где вновь будут рассмотрены представленные студией сценарии… Вот она, радость! Его вызывают в Москву, он едет домой. Может быть, дней на двадцать, на месяц. И не все еще, значит, погибло с этими сценариями. Вот она — удача! Леонид прислушался, рад ли он. Никакой в нем радости не было. Напротив, муть какая-то заволокла душу. Не то чтобы страх, а вот именно муть. Отвечай теперь, оправдывайся. Муть!