Навстречу кинулся Птицин, он их ждал возле раздевалки, все время был тут, пока шла приемка картины. Он все знал, конечно. Но он был не сторонним в этой истории, хотя сам-то почти ничего не терял от провала фильма. Он еще раньше все потерял. Но он так не думал сейчас. Он горевал вместе со всеми. И, смешно, еще на что-то надеялся, когда бежал им навстречу. А вдруг да ему наврали, не так и не то сказав.
— Ну, шер ами, водку будем пить или шампанское?
— Водку, — сказал Денисов.
— Ясно… — Птицин поник, отлетела надежда.
Вышли во двор, миновали проходную, где и вахтеры уже все знали, сидели потупившись, вышли в Гнездниковский, двинулись по нему на улицу Горького.
Улица Горького, улица Горького — дорога славы и бесславия киношников всей страны. Нет такой съемочной группы, которая бы не продефилировала этой улицей от угла Гнездниковского и до гостиницы «Москва» в день сдачи своей картины министерству. Путь недолог, идут пешком. Идут либо счастливые, либо поверженные во прах. Прохожие узнают иных из актеров, иных из режиссеров. Избранники судьбы, любимцы публики. И верно, иной раз избранники, но иной раз парии.
Сейчас по улице шли парии. Шли изверившиеся в себе люди, павшие духом, разобщенные, с единственной всего и сверлящей мыслью у каждого, злой, коротенькой, безнадежной. Но, собственно, на что они могли рассчитывать? А на что рассчитывает бедняк, покупающий облигацию трехпроцентного займа? На выигрыш, на удачу. Светящийся плакат над площадью Пушкина обещает ему сто тысяч!
— Надо послать телеграмму на студию, — сказал Денисов. — Хватит тянуть с этим.
— А не повременить ли? — сказал Птицин. — Может, утрясется как-нибудь, рассосется… — Убеждая, он так склонил голову и поднял плечи, словно был громадной птицей, собравшейся спрятать голову под крыло. — Обойдется… Уляжется… А?
— Не утрясется! — резко сказал Денисов. — Разве что расползется!
— Не с него спрос, вот и болтает, — недобро глянул на Птицина Углов.
— Стоп, стоп, господа! Сейчас мы все перессоримся! — Бурцев раскинул широко руки, как Спаситель на кресте или милиционер на перекрестке. — А нам что надо? Нам надобно нервы беречь. Поделюсь секретцем. Случилась неприятность, так? Не вдумывайся, не паникуй. Запри в себе все мысли — и бегом в ближайшую забегаловку. И залпом двести граммов. И все! Нет никакой неприятности! Она ушла в туман. Она где-то там, далеко, далеко, она не страшная. В итоге нервы разжались, их ничто не терзает. — Старик усмехался, взмахивая ручищами, не поймешь, шутил или всерьез говорил, усмехался, лукавый, многоопытный. — Вы знаете, я не пьяница, но в трудные минуты и для убережения нервных клеток… Словом, вон через улицу дверь в прелестнейшее кафе «Отдых». Милости прошу, лекарство за мой счет.
Лукавый, бывалый старик. Эх, если бы ему еще таланта побольше, злости, что ли! Если бы он был все-таки кудесником!..
Возглавляемые Бурцевым, пересекли улицу, ввалились в кафе. Уже с порога Бурцев принялся распоряжаться властным голосом режиссера, которому не перечат. И ему не перечили. В этом с иголочки и чопорном кафе девицы в наколках, прибранные, как невесты, радостно забегали, исполняя его режиссерскую волю. Здесь не подавали водку, а только коньяк. Подали водку.
— Поехали! — гаркнул Бурцев и стоя проглотил свою чашу забвения.
И все последовали его примеру. Выпили и стали смотреть, что делает старик. Он не закусывал, он напряженно вслушивался в себя. И все стали вслушиваться. Вдруг старик расплылся в улыбке.
— Тума-а-ан! — протянул он радостно.
Верно, пришел туман. Леонид и Денисов переглянулись повлажневшими, подобревшими глазами.
— А все-таки кудесник! — сказал Денисов.
Только теперь все сели к столу.
13
Давно уже было покинуто кафе «Отдых», перекочевали в кафе «Националь», ушли и оттуда. Все так, все по той же тропе, которой следовали все съемочные группы, сдавшие свои фильмы. И те, кто схватил удачу, и те, кто провалился. Но разница была в том, что удачливые были счастливы, а неудачливые загоняли себя в туман. Лишь в этом и разница.
Из «Националя» выбрались большой компанией. Шло время, сгущался туман, и Птицин все чаще бегал к телефону, обзванивая разбежавшихся от позора по своим углам членов группы, и с каждым звонком оптимистичнее становились его толкования случившегося.
И люди стали выползать из своих углов и съезжаться на пир, понимая, что Птицин подвирает спьяну, но с готовностью поддаваясь обману.