Но тут зазвонил телефон, ненавистный телефон, который всегда вторгается в человеческую беседу.
Заместитель отмахнулся было от звонка, но, вслушавшись, вдруг быстро потянулся к столику, уставленному аппаратами. С ненавистью смотрел Леонид на этих уродцев-гномов, один из которых верещал сейчас, требуя к себе внимания. И не поймешь, какой из гномов раскричался. Их тут до черта. Смахнуть бы всех на пол, чтобы разбились и не мешали больше. Не было, не могло быть сейчас более важного разговора, чем у Леонида.
Заместитель поднял трубку, сверкнул прекрасными зубами, улыбнувшись кому-то в трубку, и даже поклонился почему-то в трубку. И вдруг смутился, быстро проведя ладонью по щекам.
— Вызывает? Но я небрит.
Леонид обрадовался: это была его последняя надежда. Действительно, как может такой человек к кому-то там спешить по вызову, когда он недостаточно хорошо выбрит? Необходимо отложить, перенести эту встречу. Ну, пожалуйста, перенесите ее! Ну, прошу вас! Вам это зачтется… Будьте великодушны…
— Еду! — Заместитель повесил трубку и снова растер ладонью свои твердые и вовсе не такие уж небритые щеки. Просто привык бриться по два раза на дню. — Я очень зарос? — спросил он Леонида.
— Нет, — сказал Леонид.
Он не мог солгать этому человеку.
— Меня вызывают к начальству… — Заместитель, как перед равным, доверительно развел руки и чуть приподнял, сокрушаясь, плечи: мол, и я подначален, и меня теребят. Он двинулся к двери. — Да, так насчет сценария Хаджи Измаилова… К сожалению, автору не удалось преодолеть камерности… Беда в том… — Он подождал, когда Леонид выйдет следом за ним в приемную, и двинулся дальше, теперь к двери в коридор. — Я к начальству, — сказал он секретарше, продолжая растирать твердые свои щеки. — Я очень небрит?
— Не нахожу.
Заместитель, прощаясь, протянул Леониду руку.
— Поработайте, поработайте еще с автором…
Он ушел. Он даже не перенес разговор. Все! Разговор состоялся. «Беда в том…» А в чем беда? Он так и не сказал про это.
15
В соседней комнате Жукова не было. Да ему там и делать теперь было нечего. Побрел куда-нибудь, широко отбрасывая руку, как ходят грузные люди.
Коридорами-переулками Леонид вышел к крутой лестнице — еще одной в этом доме — и, поднявшись по ней, сразу очутился на пятачке в коридоре своего главка. Как обычно, тут было шумно, тут изо всех сил все старались казаться деятельными и благополучными. Павшие духом тут не могли ждать удачи.
Но Леониду не требовалось играть в жизнерадостность, он был не безработным. Напротив, он сам мог подрядить на работу, заказать сценарий. Правда, здесь уже знали, что Леонид с той самой студии, фильм которой с треском провалился на худсовете, а следовательно, акции этой студии не велики, и все же он был при деле. И с ним здоровались, с ним заговаривали приветливо и бодро, он тут был из числа счастливчиков. А ему было так плохо, что хуже некуда. Рухнула последняя его надежда. Бывает, покачается стена, осядет, но дом еще стоит. А тут стена рухнула. И потолок обрушился и страшной тяжестью притиснул к земле. Как встать, как распрямиться, Леонид не знал. Ну, еще вариант, еще пройдет месяц или два будто бы в работе, ну а потом что? На студии ждали, что он, Леонид Галь, раздобудет, выбьет, вымолит для них сценарий, а он ничего не смог сделать. Ответственность перед людьми — это была тяжесть потяжелей всех собственных невзгод.
Среди прочих на пятачке пребывал краснолицый, громко-оживленный, молодой, но уже совершенно лысый всеобщий здесь знакомец. Этот веселился тут от всей души, без притворства. Кем он тут работал, этот весельчак, никто толком не знал. То ли референтом был каким-то, то ли плановиком в главке, то ли и вовсе не значился в числе работников министерства. Известно было лишь, что ему все про все тут ведомо, что он тут свой человек, если не в кабинетах, то хотя бы в министерских коридорах. И был он еще прославленным выпивохой. Ты ему сто граммов, кружечку пива, троечку раков, а он тебе — все новости: кого куда передвигают, кто погорел, а кто пошел в гору. И даже брался похлопотать за приятеля, то бишь собутыльника. Хвастал, что вхож к начальству, что может и пособить. Конечно, на помощь его никто не рассчитывал, а все-таки сто граммов ему выставляли весьма многие. Кто знает, этого болтуна, какие у него там связи.
Громогласные «ха-ха-ха» и «хо-хо-хо» краснолицего весельчака еще издали резанули слух Леонида. Авось да не заметит. Заметил!
— Галь, ты-то мне и нужен! — Он подошел, положил обе руки Леониду на плечи и так и эдак оглядел его, склоняя голову то влево, то вправо. Сейчас анекдотец какой-нибудь расскажет, или взаймы попросит, или предложит пробежаться до бара номер один, что на Пушкинской. «Раки там объявились. Понимаешь, друг, раки-забияки. Рванем?» Нет, завершив свое пристальное рассматривание, краснолицый, так и не сняв рук с плеч Леонида, повлек его к окну. Они тут, у окна, как бы с глазу на глаз оказались. У этого окна и вообще было принято конфиденциальные вести беседы. Широкий подоконник, глубокая оконная ниша — усаживайся и говори, никто тебя в ожидалке не расслышит. И никто не подойдет, ибо всем ведомо, что это место для разговора с глазу на глаз. — Садись, Галь.