Не оборачиваясь, Леонид зашагал в город к центру. Он еще в Москве, в постпредстве, узнал, что Лена спаслась, что спасся ее муж. Это и все, что следовало ему узнать. Лена не нуждалась в его помощи — вот и все, что должен был он знать. Но были другие, оставались друзья. Саша Тиунов. Что с ним? Хаджи Измаилов. Что с ним? Нина, Соня… Живы ли они?.. Ира… Жива ли?
Леонид шел по широкому асфальтовому полотну улицы Свободы. Снова этот обман, когда, кажется, если не смотреть по сторонам, что город есть — ведь улица-то, асфальт, деревья, ведь все это уцелело. Ну, потрескался асфальт, ну, не подметена улица — и весь не порядок. Но стоило поднять голову…
Солнце все разгоралось, теплый обещая день. Теплый ветер подул, живой травой запахло. Но рядом стоял и иной запах. Он был рядом со всеми запахами. Он был знаком Леониду. Это был запах войны, мерзко сладковатый запах гари и тления.
Солнце все разгоралось, город проснулся. Много ли в нем осталось людей? И чем они займут свой новый день? Леонид присматривался, прислушивался. Картина обычной жизни открылась ему. Да, обычной жизни. В этих развалинах обычная шла жизнь. Люди умывались, готовили себе еду, люди начинали работать. Они строили. Везде, куда бы ни поглядел Леонид, возводились стены. Новые стены новых жилищ. Вдоль улиц были сложены штабеля досок, бревен, щиты сборных домов. Иные из этих домов уже встали на фундамент, в иных уже занавески появились на окнах. Смелый город. Смелые люди.
Кто-то окликнул Леонида. Он обернулся. К нему шел через улицу оператор Андрей Фролов. В руках у него была съемочная камера, он был в комбинезоне, он был на работе.
— Твои целы? — спросил Леонид.
— Да. Шесть часов откапывал. Да, целы.
— Что ты снимаешь сейчас?
— Ашхабад. Я начал снимать с того самого дня. Как только рассвело, так и начал. Надо, чтобы люди знали. Это очень важно.
Они пошли рядом.
— Город мы поднимем быстро, — сказал Фролов. — Строить теперь будем по-умному. Вон, смотри, как кладут стены. Рама, крестовина из досок — и кирпич не посыплется. Хоть десять баллов — стена накренится, но не упадет.
— Так просто?
— Все просто. Надо только головой работать. Ты прости, я тебя оставлю. Мне надо снимать.
Леонид проводил глазами Андрея. Не очень высок, совсем не широк в плечах, а шесть часов откапывал он своих, а потом пошел снимать и снимает, снимает…
Смелый город. Смелые люди.
Леонид свернул к площади Карла Маркса. Он знал: в первые часы после землетрясения эта площадь стала городским госпиталем. И сейчас еще на ней стояли бараки, палатки. Здесь теперь, жили. Раненых же увезли кого куда. Множество городов приняло их, прислав за ними своих врачей, свои самолеты, свои санитарные поезда. Вся страна встрепенулась, чтобы помочь Ашхабаду. Леонид слышал в Москве, что обсуждался вопрос, быть ли городу на старом месте. Теперь он понял: город останется на старом месте. Люди не уйдут отсюда. Да они уже и отстраиваются здесь. Смелый народ. Смелые люди.
Еще одна встреча. Нина! Женщина в белом халате, врач, спешащий к страждущим. Строгое лицо, не постаревшее, слишком молодое лицо, чтобы постареть, но ставшее изнутри строгим, взрослым.
Леонид кинулся к ней.
— Нина!
Она протянула ему руку.
— Вернулся? Все знаешь?
— Узнаю. Соня жива?
— Она уехала незадолго до землетрясения в Баку.
— А Саша Тиунов?
— Жив Саша. В госпитале в Ташкенте. Перелом ребер, ключицы. Выходится. А его мама, старшая сестра… Ты их знал?
— Знал.
— Ну, я побегу. Увидимся еще. — Она пошла, широко, по-мужски шагая.
Леонид окликнул ее:
— Нина, скажи, Хаджи Измаилов, писатель Хаджи Измаилов, — он жив?
Она остановилась.
— У него одной руки не было. Ты о нем?
— Да.
— Он погиб, Леня. — Она двинулась дальше.
И еще одна встреча, уже к полудню, когда Леонид зашел в какой-то барак у базара, в котором разместилась столовая. За буфетной стойкой он увидел Иру. Он не осмелился подойти к ней. Жива — и все. Зачем он ей? Жива — и все. Она сама подошла к нему. Он думал, что она его не заметит, он сел за самый дальний столик. Заметила.
Раскачиваясь, она не спеша подошла к нему, наклонилась, всмотрелась.
— А ты все такой же.