«В тесноте скрестившихся плоскостей…»
В тесноте скрестившихся плоскостей
Луч, как чижик, скачет туда-сюда,
Чистый Чехов — вечером из гостей,
Утром в гости: пьеса про «нет» и «да»,
Вдох и выдох… Мир, чей мир не спасти,
Ищет мира, лезет лучом в глаза,
Окликает, верит в тебя почти
Бесконечно — если тебе не за.
2005
«Что такое стихи?…»
Что такое стихи?
Гармонь в землянке?
Безутешный роман в Париже?
Или бабочка на полянке?
Бабочка — ближе.
2005
2
Облако, прошитое пунктиром…
(пять стихотворений из восьмидесятых)
Отражение
Черная голая ветка в оконном стекле.
Детский рисунок в альбомчике для рисованья.
Рощица. Черные листья на черной земле.
Ноющий ветер. Пустая тропинка. Шуршанье.
Души, как листья — на память приходит Аид.
Осень в Пицунде — на память приходит беседка.
Падают звезды, но в пыльном окошке дрожит
Центр Москвы, и все та же безлистая ветка.
Мальчик c собакой, качели, какой-то старик,
Девочка в свитере в сумраке зеленоватом,
Тающий шепот, внезапно сорвавшийся в крик,
Ванная с ржавой трубой и трехцветным халатом;
Хмурый вокзал, почему-то пустое купе,
Жуткий сквозняк, неестественно острый и резкий,
Чье-то кольцо, проблеснувшее в мокрой толпе,
Синий кораблик на серой, как дождь, занавеске.
Сон наяву, только явь как бы тоже во сне:
Полуразрушенный домик на Старом Арбате,
Низкое небо, безлистая ветка в окне,
Сумерки. Зеркало. Девочка в ярком халате.
1984
«Она вошла в меня, как лодка входит в гавань…»
Она вошла в меня, как лодка входит в гавань,
Когда на море — шторм, на набережной — мрак,
И ветер гнет в дугу упрямые агавы
И не дает дышать, а сердце бьется так,
Как будто вдруг просвет — и страха нет в помине,
Как будто вдруг обрыв — и отшагнуть нельзя,
Как будто вдруг прыжок — и в ахнувшей долине
Стрекочет тишина и облака скользят.
1984
Покров
Сегодня на улице пасмурно и упруго.
Ветер воет, как скрипки в концертах Шнитке.
Наклоняясь друг к другу, дома ненавидят друг друга,
Сыпет мелкий снежок, как в стеклянности той пирамидки
Из Гон-Конга — богатство волшебного детства —
Впрочем, там он, конечно, был добрый, уютный и чинный,
А сегодня — колючий и резкий — смешное наследство
Мне досталось от мальчика-Луковки и Буратино.
Только вдруг оказалось, что в этой секущей завесе
Есть заветная щель, сквозь которую можно обратно
В тот удавшийся мир, в этот поезд с пейзажика Гессе,
Где все так же безоблачно, нежно, легко и понятно.
Но как только открылось, что это и вправду возможно,
В тот же миг это стало беспомощно и безответно —
Пробираться вперед — иногда до отчаянья сложно,
Но стремиться назад — это, кажется, вовсе запретно.
Утешитель-огонь, так нестрашно пылавший когда-то,
Так свободно и просто сжигавший пустые тревоги,
Замерцал, как церковная свечечка в «таинстве брата»,
Вспыхнул в самом конце сокровенной дороги.
А ведь только Ему и открыты надежды и сроки,
Облетающий лес и над полем плывущие птицы,
Только Он и способен спасти, превратив одиноких
В нераздельных, а значит заставить пробиться
Счастье, построить такое пространство,
Где бы наши слова в замечательно-слаженном жесте
Стали больше, чем нашими — огненный праздник
шаманства,
Превращающий тайное в явное страстного «вместе».
Дело даже не в том, что в пощечинах хлесткого ветра
Больше веры и прочности, больше покоя и смысла,
Чем в учебнике Эккерсли, в обществе Фриды и Педро
Под тактичным присмотром любезного мистера Пристли,
Просто вдруг для меня это облако вьюжного сора,
Грязноватой крупы, бесновато кружащей над нами,
Стало призрачно-ясным подобьем того омофора,
Что блаженный Андрей на молитве увидел во храме;
Просто вдруг этот вой, эти свисты, гуденья и стоны
Стали странно созвучны безмолвью застывшей поляны,
На которой святой в глубине сотворенной иконы
Обнимает весь мир и целует ужасные раны.
Так что хныкать — грешно, тосковать и печалиться —
стыдно,
Колкой вьюгой земля до последнего будет богата;
Дева держит покров — и под сжатыми веками видно:
Тихо падает снег, но совсем не такой, как когда-то.
~ 3 ~