— Пощади малюток!
Они ползали у ног его, хватались за его окровавленную одежду, умоляли, плакали, чтобы он только пощадил, оставил в живых их невинных малюток Ничто не трогало жестокое сердце злодея. С диким хохотом он разрезал груди матерей, прокалывал малюток и, разделавшись с жертвами, шел дальше.
А вот теперь он остановился, услышав стон человека. Не раздумывая, он сделал два-три шага в сторону и склонился над умирающим стариком. Это был старый еврей, задыхающийся от приступа восточной горячки. Достав свою флягу с заморским вином, разбойник влил несколько капель в уста умирающего — тот открыл глаза.
Сделав первое доброе дело, оказав помощь несчастному, разбойник почувствовал в своей душе неизъяснимую тихую радость. Такой радости он никогда в жизни своей не испытывал. Растирая лицо и грудь несчастного вином, он опустился перед ним на колени.
Вдруг резкий крик.
— Разбойник Маторан, сдавайся, сопротивление немыслимо!
Маторан поднял свою голову и встал на ноги. Кругом его в темноте стояли вооружейные всадники. Он снова опустился на колени и наклонился над стариком. В это мгновение удар страшной силы в голову повалил его на землю. Когда воины осветили факелом его лицо, то увидели, что оно было тихим и кротким, как лицо Ангела, а уста его еле слышно произносили последние слова:
— Ты умираешь сейчас невинно, а я — за свои злые дела.
Мои дорогие и милые! Как часто бывает с нами, когда ничто не трогает наше холодное, нечистое сердце. Мы живем, подобно этому разбойнику, в свое греховное удовольствие: Бога гневим, людей оскорбляем, добрые дела ничуть не делаем, а только злые. И вот стоит только ступить — и мы свалимся в бездну, пропасть великую, ад кромешный.
Что нам делать, чтобы не погибнуть? Что предпринять, дабы спастись и избежать вечной смерти? Надо, подобно разбойнику, взглянуть в очи Божественного Страдальца. Трепетно, со страхом великим, хоть на мгновение встретиться с Ним взглядом. Встретиться с этим глубоким взором Богочеловека, Страдальца, Великого Крестоносца, Искупителя всех людей, всего грешного мира.
Вот смотрите, как спокойно и даже почти развязно подходит в храме к Голгофе молодая девушка. Она, кажется, даже тщеславится в душе, что на нее все смотрят. Она делает земной поклон Распятому и, видимо, старается это делать как можно благоговейнее: как же иначе? Ведь на нее люди смотрят и говорят: «Вот какая молодая и как она хорошо кланяется». И она лелеет в своей душе эти преступные мысли. О окаянство! Так ли следует касаться Голгофы? Так ли подходишь ты к Страдальцу Христу? Лучше бы уж ты стояла вдали от Креста и с трепетом взирала, как Сусанна, только на ноги Господа, не смея поднять своего взора на измученный лик Страдальца. Видишь, как эти пречистые ноги пробиты длинными толстыми гвоздями? Видишь, как кровь пречистая теплой алой струйкой бежит из ран, видишь? Видишь ли ты, как Магдалина бьется у подножия Креста вся в слезах, жалобные издавая вопли?
Но, Господи, дай силы, дай мужество с трепетом и великим страхом взглянуть в Твои потухающие очи! Да оживят они мою холодную душу, да зажгут в ней пламень укора и стыда за греховную мою жизнь! Они, эти Божественные очи, всколыхнули, взломали лед в душе разбойника, атамана, убийцы, да и мою душу подвигнут на покаяние.
А вот смотрите — другая девушка, да она будто еще и монахиня. Она одна в своей келейке. Кажется, читает Святое Евангелие. Но что она делает? Похоже, что дремлет, непутевая. Ее уста так широко зевают, будто она целый год не спала. Как же она так сможет вникнуть в Слово Божие, взглянуть в очи Христовы, согреть холод своей души? Дремлет, даже видите — спит, лентяйка. Самым настоящим образом заснула над Словом Божиим. И осталась ее душа такой же, как раньше: холодной, несокрушенной, неутешенной. А Он, страдающий, всё смотрит со страниц Святого Евангелия, не спускает Своего измученного взгляда и, как тогда, в Гефсиманском саду, говорит: «Неужели и ты не могла хоть немного побыть со Мною? Се, грядет час, и Сын Человеческий будет снова предан в руки грешников».
А вот эта раба Божия стоит на службе. Идет Божественная литургия. Совершается Великий вход. Священник и диакон выходят из северных дверей, идут по солее, неся приготовленный Агнец. Поют «Иже Херувимы». Боже мой, да какой же это торжественный и вместе страшный момент. Ведь это Господь идет на вольное страдание. Видите, несут и крест, и копие, и все орудия для казни. Как надо сейчас трепетать и плакать о грехах своих, содрогаться телом и душой при виде этой страшной картины. Ведь злодей Маторан затрепетал и обратился, когда увидел Его, идущего на Голгофу. А эта раба Божия — как ни в чем не бывало; она даже рассматривает молодого диакона. Какой он красивый, какой у него голос звучный и мягкий, и еще, улыбаясь, шепчет что-то своей подруге. Несчастная душа! Тебе ли место стоять здесь, злодейка бессовестная! Впрочем, зачем так? Ведь сколько таких тогда стояли на улицах Иерусалима, когда Он, падал под тяжестью Креста, обливаясь кровью и слезами, шел на Голгофу...