Потом она выходила в сад и пряталась в беседке, наблюдая, как старательный Бенисио приводит в порядок лужайку, подравнивает кусты, чистит бассейн. Его круглая чёрная голова пострижена грубо, как овечьими ножницами или газонокосилкой, а смуглая потная спина блестит, как мокрые коричневые камни, обрамляющие садовую дорожку, а комбинезон линялый, как хлорированная вода, – но на лице дремлют коровьи глаза и цветут тёмные губы, ведь ему всего лет семнадцать, но тебе, Дора, тебе-то семь. Девять… Одиннадцать… Ты уже почти девушка, Дора, незачем заглядываться на прислугу.
Он же не обращал на неё ни малейшего внимания, из лета в лето упорно обихаживал сад, огибая её, как белотелую скульптуру. Но с безрукой гипсовой девки хотя бы смахивал паутину, замедляя движения губки на круглой груди с острым соском (второй отбит). У Доры к тринадцати годам сиськи стали не хуже, но для Бенисио хозяйская дочь была существом бесполым, бесполезным и посторонним в его ясной жизни.
Однажды Дора нарядилась в красное. Надела блузку с объёмными рукавами из тончайшей почти не жаркой шерсти, и юбку, обтягивающую худые бёдра и расходящуюся к подолу тюльпаном. Кровавый цвет ей не шёл, делая бледное лицо чуть зеленоватым, но это была её самая взрослая одежда, купленная к празднованию Рождества, которое устраивали в папиной фирме для семей сотрудников. Дора притащила костюм на летние каникулы специально для решительного шага. Она надела узкие белые туфли с двухдюймовыми каблучками, взяла лаковую сумочку и с независимым видом подошла к Бенисио, увязая в жирной садовой земле. Он даже не разогнулся, продолжая пропалывать клумбу.
– Привет, как дела, пойдём послезавтра танцевать куда-нибудь, – храбро глядя на его тёмную спину, проговорила она. После мучительной паузы добавила: – Мама меня одну не отпускает.
Через несколько бесконечных секунд парень поднял голову и мутно уставился на неё, Дора не выдержала, повернулась и побежала к дому, подворачивая лодыжки. Когда она захлопнула дверь и взглянула в окошко, оказалось, что он до сих пор смотрит ей вслед. Потом Бенисио снова занялся сорняками.
Два дня Дора болела от стыда, вспоминая каждый свой шаг и жест – зачем, зачем? И что она сделала не так? Как нужно было сказать? И как теперь жить, если немедленно умереть не получилось? По утрам, пока он возился в саду, она пряталась в доме, но в пятницу мама попросила заглянуть в почтовый ящик, и Доре пришлось выйти. Улучила момент, пока его вроде нигде не было, но когда возвращалась, парень оказался тут как тут. Остановил её около бассейна и сказал:
– Пять баксов.
Дора подумала, что ослышалась.
– Что?
Парень хмыкнул.
– Ладно, мисс, три доллара, и я отмажу тебя от мамки.
Дора собрала волю в кулак и небрежно ответила:
– О’кей, заезжай за мной в восемь.
Оставшиеся часы прошли в тревоге, она не могла решить, как лучше нарядиться: красное в прошлый раз вроде бы принесло ей неудачу, но с другой стороны, он всё же согласился, а главное, ничего более взрослого у неё нет. Не надевать же майку с «Хелло Китти» и юбку в клеточку, как утром.
Дора наврала насчёт мамы, родители уезжали в гости, и с семи до одиннадцати она была совершенно свободна. Как только их машина отъехала от ворот, Дора оделась и, громко топая неудобными туфлями, пошла в родительскую спальню, чтобы напудрить перепуганное лицо и накрасить губы алой помадой. В следующие сорок пять минут она мялась в прихожей и мечтала. Бенисио приедет на старой, но симпатичной машине, на нём будут белые штаны и шляпа, он распахнёт перед ней дверцу и увезёт на первые в жизни танцы. Весь вечер он не выпустит её руку из своей сильной ладони, а потом, на обратном пути, наверняка поцелует. О том, что бывает у парней с девчонками на заднем сиденье, она, конечно, знала, но думать не могла, потому что впадала в полуобморочный жар от волнения. Поэтому просто гладила прохладный деревянный косяк и улыбалась ему, опускала ресницы, пожимала плечами, закидывала голову, поправляла волосы и репетировала другие взрослые жесты, которые, она знала, положены девушке на первом свидании.