Но в одно недоброе лето все нарушилось. Ловил однажды Анисим рыбу ночью острогой, да сам на острогу же рукой и напоролся, упав в лодке. С той поры она плохо слушается и Анисим ею мало что может делать. Потому-то и пошел в пастухи. А рыбу теперь ловит только вместе с Кузькой.
— А ты меня в поход пошли, батя.
— Тебя? — удивленно переспросил Анисим и внимательно, как-то по-особому посмотрел на сына.
— Ну да, меня, — подтвердил Кузька. — Что я — маленький?
Анисим долго не отвечал.
— Ты уже не мал, Кузя, да и не велик больно… И я бы тебя отпустил, да ведь ты знаешь, что у нас с тобой в одном кармане сочельник, а в другом чистый понедельник. Где коня возьмешь? На нашей Корюхе тебе и до Москвы не доехать, а купить не на что.
— Об этом не думай, — повеселел Кузька. — Князь Федор свои конюшни безконным откроет. А мне Андрюха коня доброго подобрать обещал.
— Ну, тогда другое дело, ежели так, — согласился Анисим. — А с маткой говорил?
— Не стал ее пугать. Ты уж сам, за один раз.
— Ладно, пусть будет по-твоему, — закончил разговор Анисим, собирая в корзинку остатки обеда. — Ты тут Кузя погляди, а я подремлю немного. Эх, судьба наша. С малыми детьми горе, а с большими вдвое.
И Анисим стал устраиваться спать на теплой и мягкой траве…
…С пастьбы отец и сын вернулись поздним вечером, и, пока Варвара обряжала корову, Анисим ничего ей не говорил о сыне. Сказал же, когда она пришла со двора.
— Не отдам, — почти закричала Варвара и даже прикрыла собою Кузьку, будто кто-то собирается увести его немедля.
— Ладно, мать, не кричи. Конечно, вся семья вместе, так и душа на месте. Да уж такая стало быть судьба ему, — успокаивал жену Анисим.
— Да ведь он же еще дите, — не сдавалась, плача, Варвара. — Не ведает твоя голова, что язык глаголет.
— Жених он уже, а не дите. Скоро мужиком будет. Вот так и порешим, — твердо сказал Анисим и себе, и Варваре, и Кузьке.
И Варвара, поглядев на мужа и сына, поняла, что спорить будет без пользы. Она молча примирилась и только глаза, которые она то и дело утирала концом платка, выдавали ее думы.
После захода солнца, когда через узкое косящатое оконце, затянутое скотьим пузырем, в избу не стало пробиваться света, зажгли лучину и молча сели ужинать. Так же молча, помолясь на сон грядущий, стали укладываться спать.
Кузькино место ночью — горница. Здесь не жарко, как в избе, и многие ночные звуки услышишь, пока не заснешь: то ли животина вздохнет внизу в подклете, то ли какая птица прокричит в недальнем лесу или заплещут о берег озерные волны, совсем рядом за огородом.
Кузька уже стал засыпать, когда услышал вдруг, как скрипнула дверь в сенях и по двору кто-то пошел. Кузька встал, тихонько отодвинул задвижку волокового оконца и глянул на волю. В полумраке наступавшей ночи он узнал мать. Варвара прошла к озеру и вернулась оттуда, неся деревянный ковш с водой и небольшую глиняную чашу без дна. Она остановилась посреди двора, поставив чашу и ковш на землю. Затем щепкой прочертила вокруг себя, опустилась на колени и полила из ковша воды в чашу. До Кузьки донеслись слова матери:
— Разрыдалась я, раба божая Варвара, во чисто поле глядючи. Досиделась я до поздней вечерней зари, до сырой росы, в тоске и в обиде.
Пошла я во чисто поле, взяла чащу брачную, почерпнула воды из загорного студенца. Стала я среди леса дремучего, очертилась чертою призорочною и возговорила зычным голосом.
Заговариваю я своего ненаглядного дитятку Кузьму над чашею брачною, над свежей водою. Будь ты, мое дитятко ненаглядное, светлее солнышка ясного, милее вешнего дня, светлее ключевой воды, белее ярого воска, крепче камня горючего Алатыря.
Есть великий окиян-море, в том великом океане есть остров, а на острове калена изба. Сидят в той избе три сестры, самому Христу дочери. Большая сестра сидит у порога на золотом стуле, берет иглу булатну, вдевает нить шелкову, зашивает рану кровавую у раба Божия Кузьмы. Не было бы ни раны, ни крови, ни ломоты, ни болезни.
А будь ты, мое дитятко, моим словом крепким в ночи и полуночи, в часу и получасии, в пути и дороженьке, во сне и на яву укрыт от силы вражьей, от нечистых духов, сбережен от смерти напрасной, от горя и беды, от топора, от меча, от татарского копья, от борца-единоборца, от врага супостата, от всей поганой татарской силы.