Он опять вздохнул и покачал головой.
— Нам придется подождать. Еще два — три года, и все будет выплачено.
— Но я не хочу ждать! Мне нет дела до денег. Я могу уйти из агентства, работать в твоем магазине…
— И спать в нем, как я? — ему удалось выдавить из себя улыбку, но она получилась не более веселой, чем недавний вздох. — Да, да. Я устроил себе спальню в подсобке. Питаюсь по большей части печеными бобами. В городе говорят, что я прижимистей, чем местный банкир.
— Но какой в этом смысл? — спросила Мэри. — Я хочу сказать, что если бы ты жил прилично, ты выплатил бы долги на год позже, ну, чуть больше. А пока…
— А пока я живу в Фейрвейле. Это хороший городок, но маленький. Все знают обо всех все. Пока я вкалываю, меня уважают. Все стараются покупать у меня — они знают, как обстоят дела, и видят, что я не бездельничаю. У отца была хорошая репутация, несмотря ни на что, и я хочу, чтобы такая же была у меня и у моего дела. И у нас, в будущем. И это самое главное. Ты понимаешь?
— В будущем, — Мэри вздохнула. — Через два или три года.
— Мне очень жаль. Но я хочу, чтобы когда мы поженились, у нас был хороший дом, красивые вещи. А это стоит денег. Или, по крайней мере, нужно располагать кредитом. Я и так, насколько могу, задерживаю выплаты поставщикам, и они терпят, потому что знают: все, что я зарабатываю, идет на выплату долга им же. Это не легко и не слишком приятно. Но я знаю, чего хочу, и не соглашусь на меньшее. Так что тебе придется проявить терпение, дорогая.
И она была терпеливой. Но лишь до тех пор, пока не убедилась, что никакие ее аргументы не могут заставить его изменить свои планы.
Такой была ситуация на тот момент, когда закончился круиз, и такой она оставалась больше года. Прошлым летом Мэри съездила навестить Сэма, увидела город, магазин, свежие цифры в бухгалтерской книге, из которых следовало, что выплачено еще пять тысяч долларов долга.
— Осталось всего одиннадцать, — гордо сказал он ей. — Еще два года, может быть даже меньше.
Два года. Через два года ей будет двадцать девять. Она не могла позволить себе роскоши блефа, не смела устроить сцену и демонстративно уехать, как какая-нибудь двадцатилетняя девчонка. Она знала, что ей больше не приходится рассчитывать на изобилие сэмов лумисов. Поэтому она улыбнулась и кивнула, и вернулась домой и в агентство Лоуэри.
А в агентстве она продолжала наблюдать, как старик Лоуэри неутомимо стрижет свои пять процентов с каждой сделки. Видела, как он скупает сомнительные закладные и без всяких церемоний лишает права выкупа владельцев, просрочивших выплаты. Как он, безошибочно чуя поживу, назначает грабительские цены, припирая к стене людей, отчаянно нуждающихся в наличных, чтобы потом без спешки, но легко и быстро перепродать их имущество, сняв солидный навар. Люди всегда что-то покупали, всегда что-то продавали. Лоуэри только стоял посередине и сдирал проценты с обеих сторон лишь за то, что сводил продавца с покупателем. Больше он ничего не делал — не было больше никаких причин, которые могли бы оправдать его существование. И, тем не менее, он был богат. Ему не потребовалось бы двух лет, чтобы наскрести одиннадцать тысяч на выплату долга. Иной раз он выручал столько за два месяца.
Мэри ненавидела его, и она ненавидела многих клиентов, с которыми он вел дела, потому что они тоже были богаты. Этот Томми Кассиди был одним из самых худших — спекулянт, набитый деньгами, нажитыми на нефти. Он и так ни в чем не нуждался, но все равно приторговывал недвижимостью, вынюхивая чью-нибудь нужду или чьи-то страхи, не упуская ни единой возможности выжать лишний доллар.
Ему ничего не стоило выложить сорок тысяч долларов, чтобы купить своей дочери дом в подарок на свадьбу.
Как полгода назад ничего не стоило положить стодолларовую купюру на стол перед Мэри Крейн и предложить ей “прогуляться” с ним в Даллас на уикенд.
Он сделал это так неожиданно и с такой наглой и самодовольной ухмылкой, что она даже не успела рассердиться. Тут вошел мистер Лоуэри, и на том дело и закончилось. Позже она не стала пытаться устроить скандал — ни наедине с Кассиди, ни публично, — а тот больше не повторял своего предложения. Но она не забыла. Она не могла забыть эту похотливую ухмылку на дряблом и жирном стариковском лице.
И она никогда не забывала о том, что мир принадлежал таким, как Томми Кассиди. Они владели собственностью, и они устанавливали цены. Сорок тысяч долларов — подарок на свадьбу дочери; сотня, небрежно брошенная на стол, — вполне достаточная плата за аренду на три дня тела Мэри Крейн.